Голод сытых: кто ты, Гектор Прима?

Я пошел куда сказали, по дороге размышляя, стоило ли заходить в такие дебри в одиночку. Но вот я стучу в дверь на третьем этаже и мне открывает женщина, которую я видел в сети.

— Чего? — говорит она.

— Мы общались на форуме, — отвечаю я.

— Ты насчет Гектора?

В ответ я протягиваю руку, сверток налички лежит на открытой ладони, как яблоко. Она хватает, взгляд становится мягче.

— А ты запасливый, — говорит она.

— Это все, что есть.

— Еще дадут, — роняет она. — Я позвоню послезавтра.

Вот и все, вот и сделано. Она закрыла дверь, я повернулся, вышел на улицу и побрел к своей комнате, неся в груди надежду, что уж на сей раз я его отыскал.

Мы были неким сообществом. Охотники за Гектором. Теорий, кто он и откуда, существовало больше, чем я мог сосчитать. Я искал его в Риме и Ницце. В Эворе. Чтобы хоть немного заработать, я вычищал заросли ежевики и вывозил отравленный щебень из-под старой электростанции, и все ради мечты — сесть напротив этого человека и рассказать ему, сколько значат для меня его слова. Дышать с ним одним воздухом.

Саградо всегда считали одной из возможностей, но не самой большой. Я ни с кем не поделился ни все растущими подозрениями, ни результатами поисков за пределами форумов. Ни тем, что нашел женщину, твердо пообещавшую устроить знакомство, если заплачу.

Хозяин утверждал, что сдает студию, но комната до нее явно не дотягивала. Одной стеной примостившийся к дому глинобитный сарай, куда едва влезла раскладушка. Чистенький, выкрашенный в веселые светло-розовые тона. На стене ради украшения висела перевязанная белой лентой веточка розмарина, наполняя маленькую комнатку приятным ароматом. Плоская подушка. Грубое одеяло. Если требовалось в душ или туалет, приходилось идти в главный дом с риском нарваться на час-другой хозяйской румбы. С улицы доносились голоса и гитарные ноты (однажды — разъяренный мужской вопль), и смешивались со стрекотом цикад и кузнечиков.

Мое жилище освещал лишь экран открытой книги.

«Когда я бросил героин, а было это, господи, тридцать лет назад, я страдал от боли, от голода, от жажды, что пронизывали меня до самого донышка. Сами знаете, как это бывает. Вы предчувствуете. Готовитесь. Собираетесь. Но вот чего я никак не ожидал, так это пустоты после, когда прошла ломка. Все мы, всегда, стремимся обрести в своей жизни смысл. Как там сказал этот человек? Ну, тот еврей. «У кого есть «зачем» жить, вынесет почти любое «как»». Думаю, он прав. Пока я торчал, «зачем» у меня было. Только затем, чтобы торчать и дальше, ради чего я мог вынести любой кошмар.

Нынешнее поколение, дети этой эпохи, обменяли своих демонов на пустоту. Мы были бедны в дни моей юности, и вот мы опять бедны, но теперь иначе. Тогда мы боялись голода, боялись остаться без медицинской помощи, без крыши над головой, и этот страх придавал смысл всему остальному. Теперь мы боимся, что соседи окажутся важнее нас. Мы избавились от ломки и не знаем, чем занять ее место. И вот рисуем, готовим, играем музыку, занимаемся спортом, кричим в пустоту в надежде, что нас хоть кто-то заметит. Изобретаем новых богов и уговариваем друг друга им поклоняться. Теперь и мы понимаем, зачем богачи раньше занимались всем этим — пластические операции, модные шмотки, сплошное притворство. Теперь и мы занимаемся тем же, хоть и выходит похуже, поскольку и возможностей у нас куда меньше, и опыта пока не хватает.

Что ж. Наше время — совершенная пустота, и хуже нее может быть разве только то, что было до нее».

Мои веки сомкнулись.

* * *

Гибель нескольких альпинистов-экстремалов служила основной темой утренних новостей. Изображения горного хребта, который они штурмовали, то и дело, как подснежники весной, выскакивали на всех экранах. Поверх картинок с горой был наложен предполагаемый маршрут, через районы с максимальной оползневой опасностью. Черноволосая женщина, чей отец погиб на горе, смотрела, борясь со слезами, в камеру, и говорила что обычно говорят в таких случаях. «Восхождения значили дня него все. Он погиб за любимым делом». Я лежал, свернувшись, под грубым одеялом, слушал звуки улиц Саградо и ощущал знакомую неприятную смесь злорадства и зависти, какая всегда сопровождает такого рода трагедии, следствия осознанного выбора. Романтика смертельного приключения.

Мы обменялись: они мне скудную пищу для ума, я им иллюзию, что кому-то важно, чем они занимаются.

Меня меж тем подстерегало приключение, куда менее достойное новостей. Между сегодня и следующей выплатой пролегали три долгих недели, а в них зияла дыра в четырнадцать дней, когда мне будет негде спать, не на что купить ни еды, ни билет в Нове Место, а воду придется брать в уличных фонтанчиках.