Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана

Казахов в верхних эшелонах республиканского чиновничества было немного, но и среди представителей этой маленькой группы имелось множество противоречий. Линии разлома между казахскими членами партии определялись дореволюционными связями (в частности, с Алаш-Ордой), а также родственными узами, но важную роль играли и идеологические различия, в первую очередь вопрос о том, как продвигать «национальные» цели в социалистическом контексте359. Молодой казах Смагул Садвакасов стал одним из самых активных и красноречивых критиков государственного подхода к развитию казахов. Сохраняя близкие связи с Алаш-Ордой (Садвакасов был женат на дочери Букейханова Елизавете и тесно сотрудничал с Байтурсыновым в бытность того наркомом просвещения), он вместе с тем глубоко погрузился в теорию марксизма-ленинизма. Садвакасов написал несколько статей о кооперативах и критиковал власть за то, что она продолжает относиться к Казахстану как к источнику сырья и не строит фабрик на территории республики. Он сделал быструю карьеру в партии, став наркомом просвещения, издателем крупнейшей казахскоязычной газеты, «Еңбекші қазақ» («Казахский рабочий»), а в марте 1926 года даже встретился со Сталиным360.

В резкой статье 1922 года «Что нужно казахскому народу?» Садвакасов изложил свой взгляд на то, чтó должна нести с собой советская политика национальностей. Он желал более широкого представительства казахов в рядах советской бюрократии: «Неказахи [басқа жұрт] не могут делать за нас нашу работу. Не потому, что они желают нам зла, но потому, что они незнакомы с нашим языком и традициями»361. Он подверг критике тех, кто счел бы его идеи недостаточно «коммунистическими». Напротив, утверждал Садвакасов, его борьба за равные права для казахов прекрасно укладывается в идеалы коммунизма: «Борьба за равенство – не национализм [теӊдiкке тырысу – ұлтшылдық емес]… Борьба за равенство – естественная черта обездоленных»362. Стать коммунистом, заявлял Садвакасов, не означает отказаться от своих национальных традиций, и тут же подвергал критике тех коммунистов, что выступают как «волки в овечьей шкуре»363.

Но звучная критика властей за недостаточную помощь казахам, а также связи Садвакасова с Алаш-Ордой сделали его позиции уязвимыми. В статье 1924 года «Я вынужден отвечать» («Еріксіз жаүап») он гневно отвечал казахским деятелям, заклеймившим его как «националиста» (ұлтшыл). Садвакасов пришел к выводу, что, называя его националистом, они просто хотят доказать, что в большей степени, чем остальные, являются коммунистами364. Другие казахи выбирали иные способы гарантировать свое выживание. К примеру, Алиби Джангильдин (Әліби Жанкелдін), первый казах-большевик, вступивший в партию уже в 1915 году, регулярно писал Сталину, информируя его о деятельности Садвакасова и обо всех сложнейших линиях раскола среди казахских партийных работников. Возможно, это обеспечило безопасность самого Джангильдина365.

Линии, разделявшие казахских партийных деятелей, менялись в зависимости от того, кто их определял. Было не вполне ясно, чтó в казахстанском контексте будут значить такие ярлыки, как «правый» или «левый», использовавшиеся для определения разных идеологических подходов в западной части СССР. Лев Троцкий, в 1920-е годы оказавшийся в изгнании в Алма-Ате, отмечал, что власти, периодически стремясь манипулировать казахскими группировками, пытаются использовать как реальные, так и воображаемые линии раскола366. Он заключал, что сеять рознь между казахами оказалось проще из-за сравнительно недавнего прихода коммунистического движения в Степь: «В общем, думается, что вследствие малой дифференцированности самой среды, идейные группировки среди коммунистов неизбежно должны иметь зыбкий, неустойчивый характер. Тем легче зачислять в „правую“ и в „левую“ фракции». Троцкий заметил, что администраторы, стремящиеся закрепить за собой репутацию «левых», склонны обнаруживать «кулацкий уклон» в «отсталых областях»367.