Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана

Начавшийся в Казахстане кризис перехлестнул через границу, вызвав пререкания между советскими и китайскими дипломатами по поводу нестабильности, связанной с проблемой беженцев. Этот конфликт быстро достиг высших эшелонов партии: 13 февраля 1931 года Сталин и Молотов послали телеграмму по поводу казахстанско-китайской границы Элиаве, распорядившись, чтобы тот «немедленно на месте» провел «неотложные мероприятия совместно с Голощёкиным»722. Голощёкин и Элиава ответили 8 марта, предупредив, что «политическое положение приграничных с Китаем районов Казакстана чрезвычайно неблагополучное, несмотря на ряд мер, принимаемых крайкомом». Они предложили произвести чистку всех представителей СССР в Синьцзяне, в том числе торговой миссии и консульства. Весной 1931 года, вопреки всем нападениям на мигрантов в Казахстане и Синьцзяне, бегство, по словам Голощёкина и Элиавы, «снова усиливалось»723.

Советскому руководству было исключительно трудно контролировать границу с Китаем. На всем протяжении этой длинной и прозрачной границы даже хорошо скоординированные попытки остановить бегство терпели неудачу из-за свойств степи, в которой беглецам так легко было скрыться. Однако чиновников доводили до отчаяния не только особенности ландшафта, но и чрезмерная подвижность главных государственных ресурсов, которые они так мечтали привязать к какому-нибудь конкретному месту, – людей и скота. Граница между Казахстаном и Синьцзяном разделяла родственников и семьи. Эти родственные и семейные связи стали рушиться, когда советская власть прибегла к силе, чтобы преградить путь через границу.

Пытаясь установить прочный контроль над китайско-казахстанской границей, советские чиновники сталкивались с проблемами, не имевшими аналога на западном пограничье СССР, – там не было в высшей степени мобильного населения, привыкшего к сезонным миграциям, а ресурс, лежавший там в основе экономики, не поддавался легкой транспортировке. Проблемы, связанные с географией и образом жизни, стали еще сложнее из-за начала чудовищного голода, в пропорциональном плане худшего из бедствий, связанных с коллективизацией в Советском Союзе. Тысячи людей бросились в Синьцзян – кто в поисках еды, а кто для взаимодействия с повстанцами.

Вместо того чтобы депортировать проблемные группы населения, как это было сделано на западном пограничье, советское руководство прибегло к насилию, убив несколько тысяч людей, пытавшихся перейти границу. Трудно сказать, исходил ли соответствующий приказ из Москвы, но центральное руководство молчаливо одобрило эти убийства. Насилие, хаос и вооруженные рейды вдоль границы продолжались, несмотря на вред, который они несли советско-китайским отношениям. Одной из причин происходившего был навязчивый страх многих советских чиновников перед слабостью Китайского государства и масштабами иностранного, в первую очередь японского и английского, влияния в Китае. Кроме того, советские чиновники стремились покончить с народными восстаниями: в годы голода в Казахстане разгорелись восстания, оказавшиеся одними из самых масштабных в истории СССР. Яростная атака на казахский образ жизни черпала оправдание в важнейшем принципе советской национальной политики – в идее, что национальность тесно связана с территорией.

Глава 6 КАЗАХСТАН И ПОЛИТИКА ГОЛОДА, 1931–1934 ГОДЫ

«Страдание не покидало наши головы; глаза наши были полны слез». Так Дуйсен Асанбаев, которому повезло выжить, вспоминал отчаяние, царившее на последнем этапе казахского голода, когда более миллиона казахов бежали, пытаясь найти убежище в других частях республики или за ее пределами724. Советская кампания по коллективизации, стартовавшая зимой 1929/1930 года, положила начало двум годам человеческих страданий во всех уголках Казахстана и привела к голоду и бегству – в том числе за границу, в Китай. Но к зиме 1930–1931 годов продовольственный кризис в республике стал настолько тяжким, что в бега подались практически все казахи. Решение оставить родной край далось казахам нелегко – они покидали пастбища предков и родовые владения. Сэден Малимулы (Сэден Мәлiмұлы), которому тогда было одиннадцать лет, вспоминал, как тяжко им с матерью было решиться покинуть свой аул и уйти на северо-восток республики, где на шахтах работали русские и где, как надеялись Сэден и его мать, легче было найти пропитание725. Казахские стада практически прекратили свое существование, и те, кто оставался на месте, не имели почти никаких шансов выжить: Зейтин Акишев, работавший учителем в Семипалатинске, вспоминал, как ходил по покинутым селениям на окраине города. Большинство лачуг были пусты, но в одной он нашел тесно переплетенные скелеты обнявшихся влюбленных726.