Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана

Этот факт позволяет по-новому взглянуть на затянувшуюся дискуссию о голоде на Украине. Большинство научных трудов, посвященных украинскому голоду, можно условно разделить на два противоположных лагеря – «национальный» и «крестьянский»71. Ученые, придерживающиеся второго подхода, считают, что голод, связанный с советской коллективизацией, был частью более обширного наступления на социальную группу – крестьянство. И заключают: хотя украинцы пострадали больше других, это было связано с тем, что большинство украинцев были крестьянами, а не с тем, что существовало какое-либо намерение покарать украинцев как группу72. Сторонники первого подхода, напротив, указывают на историю сложных отношений между украинцами и режимом и считают, что именно национальный вопрос, или желание Сталина покарать украинцев, привел к ужасающему числу жертв73.

В Казахстане, как и на Украине, существовала очевидная связь между национальной идентичностью и социальной. Большинство казахов были кочевниками, а большинство украинцев, живших на Украине, – крестьянами. Дискуссия подразумевает, что у Москвы могли быть разные цели, вытекавшие из использования двух разных категорий, национальной и социальной. Либо Москва стремилась использовать голод в качестве оружия, чтобы покарать украинцев как национальную группу, либо же она стремилась использовать голод, чтобы покарать крестьян. Но, как показывает пример казахов, национальный и социальный подходы не обязательно противостояли друг другу, а могли служить взаимодополняющим и усиливающим друг друга целям. В ходе кризиса с беженцами Голощёкин и иные руководящие лица предпочитали называть голодающих казахов не беженцами, а откочевщиками, подразумевая, что те поднимаются на «более высокий» уровень национального развития, переходя к оседлой жизни. Представив кризис с беженцами важнейшим этапом национального развития, требующим повышенной бдительности с целью обеспечить переход казахов на следующий уровень, чиновники использовали одновременно язык советской экономической политики и советской национальной политики, оправдывая насилие против голодающих казахов.

Более комплексный взгляд на советскую национальную политику позволяет увидеть, как она могла быть в одно и то же время прогрессивной и в высшей степени разрушительной. Использование насилия против национальных групп не всегда указывало на отход от советского национального строительства, а, напротив, порой означало попытку консолидации национальных идентичностей и приведения их в соответствие с политическими целями СССР. Например, в самый разгар бедствия тысячи голодающих казахов были убиты при попытке бежать через китайско-казахскую границу в Синьцзян – край, имевший тесные исторические и культурные связи с Казахской степью, край, который многие казахи регулярно посещали в ходе сезонных откочевок. Хотя у решения об их убийстве было множество причин, в том числе страх со стороны Москвы, что беженцы установят контакты с врагами советской власти в Китае, руководство обосновало свою жестокость важнейшим догматом советского национального строительства – о связи национальности и территории74.

В историографии приверженность советской власти национальному строительству считается не связанной непосредственно с главными направлениями большевистской политики – индустриализацией и коллективизацией. Существует представление, что национальная политика Москвы была той паллиативной, или «мягкой» мерой, которая позволяла представить главные устремления Кремля в более привлекательном свете75. Но руководители, действовавшие в Казахстане, вероятно, не видели никакого различия, считая, что вопросы экономики и «национальный вопрос» тесно переплетены друг с другом76. Квалификация национального строительства как «мягкой» политики тоже вызывает сомнения, поскольку сами казахи не всегда приветствовали советские инициативы в сфере национального строительства. Эта книга подтверждает, что казахский голод оказался столь разрушительным не вопреки советскому национальному строительству, а отчасти вследствие его.