Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

– Что делали вы, когда моя сестра умирала за жизнь чужих ей детей? Что делали вы, когда мой лучший друг спасал мою жизнь ценой своей собственной? Что делали вы, когда я стреляла в своего лютого врага, вместо того, чтобы выпустить ему внутренности? Или, к примеру, облить его кислотой? – голос срывался на крик. – Не находите смерть от стрелы слишком безболезненной для такого, как Сноу?!

– Китнисс, успокойтесь, прошу Вас.

– Может быть, вы тоже потеряли родных на поле битвы, «основу» которой заложила я.

Этан ошалело отходит к двери, мы словно хищники меняемся местами. В карих глазах плещется ужас – могу поспорить, он и думать не думал о том, какой истеричкой окажется победительница Семьдесят Четвертых Голодных Игр. Слава застилает глаза, а это урок для тех, кто попытается занять место Цинны, подражая ему.

– Нет, так получилось, что во время восстания мы находились в специально отведенном бункере Дистрикта-1…

– О, и вы пережили восстания, попивая чай?

– Моя семья занималась врачеванием. Всем нам выписали амнистию, – блеет Этан.

– Как это здорово — отречься от всех проблем и продолжать жить в бессознательном мире счастья, в котором слово «война» не употребляется и считается чем-то невероятным, – зло выплевываю я, – Знаете, Этан, моя жизнь — антиутопия. У меня не осталось близких людей, а те единицы, которые избежали косы Сноу, навсегда потеряны для меня. Я как была марионеткой Капитолия, так ею и осталась. Сменилась власть – сменился порядок, но ад, который пророчит нам столица, остался.

Он вжимается в алюминиевую дверь, но она как назло не поддается. Стилист все еще смотрит в мои распахнутые серые глаза и замечает там нечто, что заставляет его нервно одернуть ручку двери. Возможно, он считает меня безумной. Возможно, сумасшедшей, но это, несомненно, к лучшему.

– Я уверен, все еще наладится, мисс Эвердин, – жалко пищит он.

– О, нет, Этан. Эти Игры — еще один повод доказать всем нам, что мы не властны над Капитолием, кто бы не стоял у его диктатуры.

Наконец дверь резко отъезжает и в проеме показывается знакомое, не выспавшееся и потрепанное лицо ментора. Он ласково смотрит на меня стеклянными глазами и только усмехается, когда из моего купе пулей вылетает несостоявшийся «стилист».

– Хеймитч, прости меня, – тут же выпаливаю я.

Не скажу этого сейчас – не скажу этого никогда, таков уж он, мой характер. На эти слова ментор реагирует крайне непредсказуемо: входит внутрь и со звоном опускает полупустой бутыль со светло-коричневой жидкостью на стол.

Даже если от него и веет алкоголем, теперь этот запах вызывает не отвращение, а ощущение уюта. Думая о том, что спирт стал моим комфортом, невесело усмехаюсь – мне не стать нормальной.

– Ну же, солнышко. Пора бы излить душу старому ментору, а не пугать своим видом дошколят.

– Чья эта была идея — прислать ко мне этого омерзительного типа? – возмущаюсь я, принимая из рук Хеймитча стеклянный бокал. – Неужели кого-то сверху?

– Думаешь, Койн? – серьезно спрашивает ментор, – Нет, эта бы не стала так усердно беспокоиться о твоем внешнем виде.

– Плутарх?

– А этот бы не обошелся одним…

– Этаном, – прихожу на помощь я.

– Как минимум тобой занялись все лучшие визажисты Капитолия.

Я возвожу глаза к небу: Хеймитч прав.

– Дай Плутарху волю, и он тут же превратит самую рутинную встречу семьи в настоящий праздник жизни с клоунами и единорогами. Это его слабость.

– Единороги?

– Праздники, – укоризненно говорит Хеймитч.

Мы хохочем и успокаиваемся только тогда, когда смех ментора утопает в очередном глотке виски. Я недовольно подношу бокал к носу и тут же морщусь: неприятный аромат спирта пробивает его не хуже всякого лекарства.

– Почему мне дали так мало времени?

– Потому, что это бы не обсуждалось. Нужно было бы, и Койн сама приехала за тобой, чтобы доставить Сойку-пересмешницу в нужное время, – качает головой Хеймитч, – Это еще один праздник Капитолия и, мне кажется, это заразно…

– Это проклятое место, Хеймитч.

– Кит, перестань. Не все так плохо. Выпей – алкоголь лучшее средство от проблем. – Со знанием дела говорит он.

Я следую его совету и встречаю теплое, обволакивающее и уже знакомое чувство дурмана, навеянного моим новым «снотворным».

– Как ты нашел нас, тогда, в пекарне? – вопрос сам невольно слетел с языка.

Хеймитч отрешенно вглядывался в плескающуюся на дне бутылки жидкость. Его мало интересовали манеры, и пил он прямо из горла. Слова ментору давались с трудом, но я сильно сомневаюсь, что дело обстояло в алкоголе.

– Я знал, что рано или поздно Пит станет расспрашивать меня о пекарне, о разрушенном доме в Двенадцатом, о родителях и прочем. Но ты знаешь, Китнисс, я не из тех, кто подтирает сопли. Я рассказал ему обо всем, что знал, стараясь умолчать о родителях. Мне давно уже стало ясно: без психологической подготовки отправлять его в Капитолий стало бы роковой ошибкой, а я не мог себе этого позволить…