Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

Его глаза: те самые глаза, наполненные любовью, счастьем и теплотой, которая обращена не к толпе, а ко мне одной. Пусть я эгоистка и собственница, но сейчас я отдамся на съедение переродков, лишь бы не отрываться от его глаз. Улыбка преображается на глазах; я осознаю это тогда, когда скулы сводит приятной болью, как напоминание о том, что я давно не пользовалась подобной мимикой.

Весь мир, все люди, все взгляды, обращенные к нам, – это все пустая мишура и второстепенность по сравнению с теми небесными глазами, которые в этот раз казались настоящими.

Люди встречают нас как героев. Крики сменяются овациями, вспышки фотокамер ослепляют глаза, и я радуюсь про себя, что к этому я уже привыкла. Я чувствую сплетение наших с Питом рук и понимаю, что это мой спасительный круг в обезумевшей массе визжащих капитолийцев. Сыплются вопросы, впереди мелькают репортеры и видеокамеры – нас обступают все те же белоснежные спины миротворцев, и мы проходим вовнутрь здания.

Я стараюсь не вспоминать о том, где нахожусь, до того момента, пока мы не останавливается у подножия лестницы. Миротворцы возвращаются на улицу, когда вслед за нами входят Эффи, Хеймитч и моя команда подготовки. Последние выглядят испуганно и затравлено: Президентский Дворец стал “местом Х” с момента восхода правления Альмы Койн.

– Давненько не виделись, ребятишки, – приветствует нас ментор. – Как вам «прием»?

– Надеюсь, это самая торжественная часть интервью? – оглядываясь на охранников, спрашиваю я. – Зачем эта официальность?

– Птичка, ты в своем уме? Официальность была на Играх, а это - торжественность, мать её…

Эффи едва ли не падает в обморок от брошенных в нашу сторону слов Хеймитча. Манеры, манеры и еще раз манеры – хотя бы в чем-то Эффи Бряк оставалась Эффи Бряк. Я слышу приближающиеся шаги и невольно отстраняюсь от Пита, чтобы обернуться. Ну конечно, Плутарх Хевенсби. Он выглядит куда более расковано, чем мы все вместе взятые: на сальных губах играет приветливо-оскальная улыбка. Я забываю обо всем на свете и отвечаю ему тем же грубым оскалом, который даже слепой не смог бы назвать улыбкой.

– Наконец-то вы добрались! – радостно объявляет он. – Все уже заждались, Китнисс. Неужто вы так долго выбирали платья?

Значит, он в курсе того, что сегодня на мне будет наряд Цинны. Ехидство и колкость этой фразы не укроется от моих ушей – злость закипает в жилах, но вместо грубого ответа я обольстительно улыбаюсь и выдаю:

– Мы никак не могли найти «сердцевину» моего образа, Плутарх, – сладко протягиваю я.

Я знаю, сколько удивленных глаз приковано ко мне на этот раз, но этой внутренней перепалки не понять никому, кроме нас с Плутархом. И я продолжаю разыгрывать спектакль, как по нотам.

– Неужели мы опоздали?

– О, нет. Мисс Мейсон… ее одеяние слегка не подходило к тематике нашего мероприятия, – запинаясь, отвечает Хевенсби, – но проблема решилась довольно быстро, Китнисс. И все же, что вы с твоей новой командой подготовки решили по поводу образа Сойки-пересмешницы?

Новой команды подготовки? Он знал. Он знал, что Койн сотворила с Венией, Флавием и Октавией! Он знал и делал акцент на этом, чтобы дать понять мне: шаг влево, шаг вправо - и я окажусь там, где и теперь гноятся их тела.

На этот раз ярость одерживает вверх, и только мягкое прикосновение ладони Пита к моему плечу позволяет мне рассудительно мыслить. Он словно спрашивает: все ли со мной в порядке, и короткий кивок подтверждает его опасения – эта дуэль не обычная неприязнь.

Только теперь я знаю, чем ответить. Пусть глупо и опрометчиво, пусть хвалено и бессмысленно, но все, что я могу – доказать ему свое место в игре Койн: я все еще символ восстания, и жизни Цинны и моих любимцев не отданы даром.

– Мне кажется, огонь вышел из моды, – спокойно говорю я.

Пальцы соскальзывают с перламутровых пуговиц пальто. Сзади тут же оказывается Фелиция, и когда с моих плеч соскальзывает тяжелая ткань пальто, я вижу, как сальная улыбка спадает с лица Хевенсби. Он ожидал всего – но не того, что он видит теперь. В ярком свете вычурных дворцовых ламп платье сияет, словно ограненный сапфир. И это сияние – это и есть я. Я подаюсь вперед, и платье, словно пух, вспархивает в ответ на мои движения. Мои руки покрыты мелкой россыпью сколов сияющего камня – и когда я слегка развожу их в стороны, «крылья», словно грозовые тучи, разлетаются в стороны.

Платье, словно хамелеон, теперь казалось иссиня-черным, в некоторых местах переходя в яркие оттенки темно-синего. Я вскидываю на министра свой лучезарный, полный лукавой доброты взгляд, и по-детски спрашиваю:

– Вам так не кажется, Плутарх?

Возможно, это было ребячеством, но в ответ - только сухое: «Пройдемте за мной».

Комнаты остались прежними. Мне кажется, даже дух остался прежним. Наполненный горечью, запахом неестественно приторных роз и крови. Я иду следом за Плутархом и стараюсь не оборачиваться на остальных: объясняться с ними сейчас было последним делом, которым мне бы хотелось заниматься.