Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

Я чувствую, как ладонь Пита крепко сжимает мою, но уверенности от этого не прибавляется. Наоборот. Теперь, когда я знала о его истинных чувствах по отношению ко мне, я готова отгрызть ее по локоть, лишь бы не прикасаться к нему, выслушивая очередное вранье. Цезарь обращается к нам, приветствует и подбадривает слегка загрустившую от однообразных пошловатых шуток Джоанны аудиторию. Я стараюсь понять – улыбаюсь я или нет? Но это плохая идея, все лицо словно залито гипсом: ни один нерв не шевельнулся на мой призыв.

Пит замечает перемены в моем лице и «заботливо» усаживает меня на белоснежный лоснистый диван. Присаживаясь рядом, он все так же не отпускает моей руки. Я вновь собираюсь с уже давно отошедшим духом и смотрю на своего напарника в упор.

Мне нужен был взгляд, который бы придавал мне уверенности? Лицо, которое бы стало для меня важнее всего этого фарса? Точка опоры, которая бы помогла мне не соскользнуть со своего пьедестала символа восстания? Пит.

Пит – вот же он. Я вижу в лазурных глазах неподдельное, незаменимое счастье, которое мог испытывать только он. Вижу прежнюю преобразившуюся детскую любовь, которую мог дарить только он. Вижу слабую перепуганную полуулыбку, которая ободряла меня. Я чувствую собственные губы. Ощущаю тяжесть своего тела. Я вернулась.

– Китнисс, ты пугаешь меня. С тобой все в порядке? – интересуется Цезарь, кладя на мою ледяную руку свою ладонь. – Неужели образ Огненной девушки ты решила сменить на Ледяной?

В этот раз его волосы покрыты блестящим перламутром. В своем костюме он, словно кусок серебра в свете софитов, кажется слитком неизведанного металла. Волосы, обычно завитые и стоящие на голове ведущего, словно дом, были прилизанны назад, и вместе с этим Цезарь Фликермен постарел на добрый десяток лет.

– Пора сменить пламя восстания на лед примирения, не находишь? – нараспев говорю я.

– И все же мы все привыкли к огнеопасному существу по имени Китнисс Эвердин, не правда ли?

Аудитория наполняется возгласами согласия – публика ликует. Я представления не имею о том, что удалось пережить Цезарю за время моего отсутствия в столице. Но главное то, что он не утерял себя – своей искры, которая зажигала других. И я переживаю чувство дежавю.

– Пит, а что ты скажешь насчет утраченной Огненной Китнисс? Разве тебе не хватает ее жаркого нрава?

Толпа откликается понятливым улюлюканьем. И о чем таком можно было думать? Было ощущение, что передо мной оставались прежние капитолийцы, лишенные теперь общепринятых манер.

Но я чувствую, как чья-то рука обвивает мою талию, и гневное напряжение сменяет смущение. Я соврала – я ужасная актриса. Будем ссылаться на то, что я просто отвыкла от камер. Дело ведь тут определенно не в чувствах…

– Мне кажется, она все еще с нами, – неотрывно глядя на меня, говорит Пит. – Никто не посмеет отобрать у меня Сойку-пересмешницу.

Бедные, несчастные зрители! Я чувствую, как сама начинаю верить в эту «сказку», придуманную для того, чтобы спасти наши жизни. Его глаза встречаются с моими, и, кроме как химией, это никак не назовешь.

Главное - не поцелуй, главное - не поцелуй.

– А как поживает Дистрикт-12 после восстания?

– Довольно неплохо, особенно после того, как в дистрикте по указу Президента была введена новая, а теперь уже лидирующая отрасль промышленности – фармацевтика. От лица всех жителей Двенадцатого мы благодарим её за такой глобальный шаг в развитии нашего дистрикта, – серьезно говорит Пит.

О чем это? Фармацевтика? За один месяц она развернула в нашем дистрикте такую огромную работу? Но почему тогда Сальная Сей ни разу не заикнулась об этом?

– А что ты скажешь по поводу этого, Китнисс? Теперь, когда война завершена, тебе придется найти себе новый род занятий, отличный от спасения всего Панема? – спрашивает Цезарь.

В толпе слышатся смешки. Я улыбаюсь слишком широко – мои скулы начинает хватать легкая судорога. Все эти разговоры противны мне, но я обязана помнить о беженцах.

– Я всегда была отличной охотницей, а теперь, когда ограждения не являются большой помехой, я вновь смогу заняться любимым делом.

– Миссис Эвердин не настаивает на том, чтобы дочь пошла по ее стопам? – не унимается телеведущий.

Ну конечно, настаивает, Цезарь. Я ведь виделась с ней буквально на днях. Мы обсуждали нововведения в дистрикте за чаем с мятой, восхваляя доброжелательные поступки Койн.

– Я думаю, мама поддержит любое мое решение, – мой голос дрогнул.

Цезарь уловил эти нотки в моей уверенной речи, и его лицо тут же наливается горечью утраты. Казалось, он знает о смерти все на свете, и я чувствую по отношению к этому капитолийцу безмерную жалость.

– Соболезную тебе и твоей семье, Китнисс. Утрата Прим - самая большая утрата для всего Панема. Надеюсь, эта рана с течением времени все же перестанет приносить тебе столько боли…