Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

– Забыла, солнышко, я сплю с ножом? – хриплым голосом спрашивает он.

– Тут уж забудешь… – нервно отрезаю я, – Хватит, Хеймитч. Мне страшно смотреть на тебя.

– Ты можешь не смотреть – я ведь, кажется, не звал гостей. Ты по-прежнему можешь выяснять отношения с Питом, делить с ним койку, делать вид, что тебе безразличен этот парень – я лично не возражаю. Если пришла за советом, то опоздала – для этого я слишком пьян…

Я даже злиться на него не могу. Жалость и скорбь – единственные чувства, которые я испытываю к Эбернети.

– Ты жалок.

Хеймитч слабо пожимает плечами, неотрывно глядя на мерцающий экран.

– Возможно.

– И ты не желаешь изменить этого? – нервно спрашиваю я.

Усаживаясь на колени, я смотрю во вздернутые хмельной пленкой глаза моего наставника. И этот человек спас мне жизнь? Подарил шанс, чтобы до конца дней убивать в себе последние горсти человечности?

– Ты нужен и мне и Питу. Не представляешь как нужен! Особенно теперь, Хеймитч, когда они собираются отправить детей на арену. У тебя ведь наверняка есть план, который поможет нам воспротивится Койн? Ты ведь просто выжидаешь, так ведь?

– Они всегда хотели отправить их на арену, солнышко. И нет – нету у меня никакого плана. Сделай то, что сделал я, едва переступив порог этого чертового места…

– Что? – недоумеваю я.

– Сдайся, – хрипит он, – Нет ни плана, ни времени, ни возможностей. Сноу – жаждал власти над людьми, Койн – жаждет расплаты. И поверь, если у тебя есть столько соратников, сколько теперь есть у нее, наша борьба выльется нам большими проблемами.

На языке вертятся слова утешения – ведь есть еще «Огненный Морник». Тысячи сильных, достойных людей желающий для всего Панема только мира, но я не позволю этим словам слететь с языка. Это не правильно и опасно для Эбернети.

– Послушай, Хеймитч. Эффи не желала тебе такой участи…

Неожиданно в глазах ментора вспыхивает искра – пылающая, восторженная искра, блекнущая под пеленой опьянения. Он переводит на меня пустой взгляд, и серые, похожие на мои глаза, изучают меня так, будто видят в первый раз.

– Причем здесь парикоголовая?!

– Не считай себя самым умным, ты действительно плохо скрываешь все свои эмоции, – уверенно говорю я, хотя его слова бросают меня в дрожь, – Я знаю, что это все не просто так, что есть что-то большее между вами, и поверь, она не заслужила видеть тебя в подобном состоянии.

– Не указывай мне, девчонка… – яростно говорит ментор.

– А разве ты имеешь на это право?

– Я вытащил тебя с арены, если ты забыла. Спас твою никчемную жизнь не для того, чтобы ты считала нужным читать мне нотации! Не смей больше касаться этой темы – ты слышишь меня? – никогда больше!

Его голос звенит в ушах, как битое стекло. Я сжимаю ладони в кулаки, чтобы он не заметил дрожь, проходящую по мне. До боли прикусываю губу, чтобы справиться с разочарованием и страхом.

– Ты считаешь, что любовь – это слабость. Но именно она помогла выбраться двум бесперспективным трибутам с кровавой бойни арен. Напомнить тебе, что это произошло дважды, что не слишком похоже на счастливое стечение обстоятельств? – Я уверенно встаю с колен и смотрю на него сверху вниз, – Любовь делает человека бесстрашным, готовым на все ради людей, которых он любит.

По коже прокатывается разряд. Я узнаю эти слова, словно он стоит над моим ухом и тихо шепчет, повторяя их, как заезженную пластинку: « Я был бесстрашным человеком, готовым на все ради тебя – человека, которого я любил». Шепот становится едва различимым, но Пит, как будто дышит мне в спину, заставляя мурашки стайкой расходится по всему телу. Я обнимаю себя руками, будто стараясь, отгородится от подобных мыслей, но чувствую только слабый и пронзительный запах моего напарника. Я пахну им.

Неожиданно в мое сознание врывается слабый смех Хеймитча.

– Я сказала что-нибудь смешное?

– Все дело в том, как выросла наша пташка, – утирая выступившие слезы, отвечает он, – Еще год назад она не могла разглядеть в глазах парня такую откровенную любовь, а уже теперь, поучает своего старика нудными нотациями. У него нахваталась?

– Пит тут не причем. Как и наши с ним отношения, – грозно говорю я, но тут же смягчаюсь, – Эффи уже не та сопровождающая, которая приветствовала нас в Дистрикте-12. Она…

– Перестань, – говорит Хеймитч, приподнимаясь с кресла.

Он разминает отекшую спину и равняется со мной. Его пальцы больно щелкают меня по носу. И я чувствую прилив нежности – как будто он часть меня. Он и есть часть меня.

– Но Хеймитч!

– И слушать не желаю, – категорично, заявляет он, – Сейчас, когда буду выслушивать нытье Бряк по поводу того, что я разбудил ее, обязательно упомню эту фразу.

– Но…

Я осекаюсь. Перевариваю эту фразу и благодарно улыбаюсь ментору. Его глаза по-прежнему блестят алкоголем, но я замечаю искреннее счастье, без тени сарказма или недовольства.

– Боюсь разбудить вас, – как бы, между прочим, замечает он, – Конечно, парикоголовая ведет себя довольно тихо…

– Ох, заткнись!

– Думаю, после объяснения в любви и пылких поцелуев…