Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

Я открываю рот от удивление. Ни нахальства, ни препирательства от спокойной, и такой безучастной Хейвен, я ожидать просто не могла.

– Разве мои разговоры с Питом должны касаться трибутов? – резко спрашиваю я.

Глаза девушки на секунду стекленеют от ужаса, губы сжимаются в тонкую линию, и я начинаю жалеть о собственных словах.

– Прости. Я переживаю за всех вас, и я искренне хочу, чтобы ты сражалась. Если не ради себя, то ради него, – я опускаю глаза на светлую воду, – Он нуждается в тебе, и он верит в тебя – этого достаточно для победы.

– Я ведь не владею никаким оружием, как им владеешь ты или Пит. Я нескладная, слишком нежная и боязливая для арены, – приглаживая волосы, говорит она, – Я знаю, что ты потеряла сестру, Китнисс. И знаю, что это произошло по вине моего народа…

– Здесь нет вины капитолийцев. И нет разницы между нами, понимаешь? Мы одно целое и Панем – наш общий дом. Пока мы не сможем жить под одной крышей, такие, как Койн будут жаждать расправы, Хейвен.

Неожиданно я понимаю, как крепко сжимаю ее ладонь – прохладную, теплую и надежную. Такую же надежную ручку Прим.

– Я помогу тебе. Мы одно целое, помнишь? – я ободрительно улыбаюсь ей.

Янтарные глаза светятся лучистой надеждой. Это благодарность за мою непокорность и непоколебимость. Я верю в неё, верю в то, что шанс есть всегда. И она выберется. Я клянусь, что вытащу её, если это понадобится. Если я стану ее ментором, или им будет кто-либо другой. Если придется пожертвовать своей честью или званием. Если приложу все силы революционеров, чтобы первой высвобожденной с арены была именно янтароглазая Хейвен.

***

– Скажи, что ты шутишь?

– Разве я сказал, что-либо смешное, солнышко? – негодует Хеймитч.

– Она не могла… просто – не могла, – по буквам изрекает Пит, – Разве для этого не существует Фликермена? Сопровождающих? Любых других телеведущих?

– Все, чего она хочет – зрелища, Пит. Она поняла, что дети стали частью всех вас, когда Китнисс набросилась на миротворца.

– Она вызвала тебя для этого? – шипит Джоанна, – Ты унесся стремглав еще с утра. Тебя забрала личная машина этой суки…

– Джоанна, – воскликнула Эффи.

– Заткнись, парикоголовая! Не смей врать мне, Хеймитч, понял? Я не Сойка – топор всегда при мне. Что она сказала тебе? Чтобы этим занимались мы? Чтобы мы лично сопроводили их прямиком в пекло? Ты идиот? Ты не мог сказать ей – нет?! Нет, понимаешь? Отказаться? Воспротивиться? Где закаленный характер победителя, мать твою?!

– Джо, – выдыхает Бити.

Он выше Мейсон на полголовы. Темные, зачесанные назад волосы, блекнут на фоне его светлых, горящих глаз. Он смотрит на ее словно одержимый, словно больной человек, ищущий взглядом флакон с антидотом. Прежде, чем Джоанна кидается на Хеймитча, руки Технолога сгребают ее в охапку. Из горла Победительницы вырывается сдавленный, животный рык, который заполняет комнату чувством полного сумасшествия. Руки удерживают ее, но она по-прежнему рвется на волю, словно загнанный зверь.

Я не могла представить, что дети – всего лишь дети – так важны для «мясорубки из Седьмого». Я никогда не думала о том, что она мечтала о семье – свадьбе, светлых вечерах в кругу близких, светловолосом мальчишке с карими, как и у нее, глазами. Я никогда не считала ее сумасшедшей – сумасшедшей настолько, чтобы зубами вгрызаться в плоть своего напарника. Кровавые следы виднелись на руках Бити, но он не разжимал руки.

Душевная боль превозмогала физическую.

– Убери её, – слабо просит Хеймитч.

Крики Джо остаются во мне. Они разжигают во мне страх, отчаянье, боль, даже, когда в комнате остаемся только мы вчетвером.

Тебя забрала личная машина этой суки…

Койн. Почему же она не может оставить нас всех в покое? Почему ей так трудно поверить в то, что Панем может воссоединится? Почему не поддается вере и надежде? Потому, что она давно уяснила, что они бесполезны в коммерческих делах. Потому, что реальность жестока настолько, чтобы последовать примеру своего предшественника.

– Когда Жатва завершится, вы будете свободны. Остальным детям подарена амнистия – вознаграждение.

В руках бьется дрожь. Пит сжимает спинку стула так, что я замечаю побелевшие костяшки его пальцев. Ему больно – больно так же, как Энобарии, Джоанне, Бити, мне или Хеймитчу. Я вижу понурый взгляд ментора, который вглядывается в мои черты лица, словно сравнивая их. Я вспоминаю фотографию его возлюбленной и понимаю, что отчасти я точная её копия. Моя боль – его боль, мы слишком породнились за этот год.

– Она хочет, чтобы мы вытащили их имена на Жатве? – сипло спрашивает Энобария, – Я согласна с Джоанной – это нечестно, Хеймитч. Мы можем отказаться?

– Да, несомненно, можете, но тогда это аннулирует договор с Капитолием – но о том, чтобы стать менторами своих любимчиков, можете просто забыть.

– Но она не найдет нам замены, Хеймитч! Не так скоро! До Игр остался всего лишь день, – протестую я, хватаясь за эту соломинку, как за спасительный круг.

– Китнисс, мне жаль. Но она уже нашла, – он оборачивается к двери, где жмется Эффи, – впусти их.