Голос из толпы. Дневниковые записи

Состоялось собрание по книге «Иван Иванович» Коптяевой38. Ну и толки были! Удивлен. Наверное, в каждом коллективе бывают один-два инициативных человека, зажигающих коллектив, смелых в «раскручивании» надутых поначалу разговоров. У нас – это Герваш. Он первый начал прения (что у нас называется: «преть»). Автора обвинили в нетипичности: неинтересно, потому что нетипично.

Рудик:

– Почему она, например, в актрисы не пошла или в журналистику?

Вадим:

– Ни один муж не захочет, чтобы жена стала актрисой.

В ответ, конечно, хохот.

Дали на курс сто билетов в кино. Потребовали деньги внести сразу. Фейертаг как главный по культработе отдал свою стипендию. И вот комсорги бегают: заплатите восемь рублей за два билета (кино двухсерийное).

– А мы не хотим идти!

– Ну и что ж? Фейертаг… и т. д.

Потом начались разговоры: «Надо в “Филолог” (название стенгазеты) такие дела помещать. Продрать их с таким культпоходом!»

– Пожалуй, не поместят, – заявляет Герваш, член редколлегии. – Мы однажды написали сатиру. И карикатуры нарисовали. Приходит Игошин (секретарь партбюро): «Исключите это!» И никаких возражений. Хотя факты были проверенные.

Идет набор в пионервожатые на три месяца. За три месяца – четыреста рублей (вычет за еду 60 рублей). Экзамены – досрочно, в апреле; свободное расписание. Направляют на проверку. В райком, что ли? Там гоняют по международному положению, как на экзамене. Кроме того, нужна характеристика комсорга.

4 марта, вторник. 28, 29 февраля только и говорили, что о снижении цен. Так много говорили (каждый ведь год снижают!), что все прочно поверили, что с 1 марта будет снижение. Ждали. Рыжик сказал: «Верный признак того, что будет снижение, – в витринах магазинов нет дешевых вещей. Только самое дорогое». Сомневающихся, что снижения может не быть, мало. И вот… снижения не было.

9‐е, воскресенье. В городе эпидемия гриппа. Врачи на дом ходят даже ночью. На прорыв брошены студенты пятых курсов медицинских институтов.

Смотрел венгерское кино «Колония под землей»39 (исполнилась четвертая годовщина договора Венгрии с СССР). Кино-то хорошее, да только как там, в Венгрии, еще трудно! Сколько предательства, вредительства! Смотришь и кажется, что, может быть, кто-нибудь из актеров тоже шпион или агент Америки. Да, трудно в странах народной демократии.

Гардеробщик в библиотеке говорит девушкам:

– Как же так, идете в библиотеку, а паспорта не берете. Теперь даже на свидания ходят с паспортом.

– Почему же? – смеются девушки.

– А потому: стоишь на улице, подойдет милиционер, предъявишь ему паспорт, и отвяжется. А так ведь не даст покоя.

Женя Речкалова:

– Если из меня не выйдет переводчика, буду учительницей русского языка.

А ведь еще на втором курсе, когда я говорил ей, что она будет учительницей, она брыкалась, негодовала.

Студенты, как и школьники, позвоночные существа: у тех и других занятия начинаются по звонку.

Было профсоюзное собрание. Выступал председатель профбюро факультета. И точно как на карикатурах наших курсовых газет: спокойно, рассудительно бичевал себя – мол, помогал мало и контакта не наладил. Наверное, потому спокойно бичевал, что (как он под конец признался) его выдвинули на этот пост недавно.

Выступил Максимов (интересен его путь от морячка, еще в форме ходившего сдавать вступительные экзамены, до популярного уже в начале третьего курса студента). Говорил про отстающих в учебе: придет-де осень и цыплят сосчитают.

Сопоставил труд на заводах и наш. «Да если сопоставить!..» – восклицал он.

14‐е, пятница. Весь день вместо концертов по радио передают сообщения о Сталинских премиях.

Раздали Сталинские премии за литературу. Дали и писателям из стран народной демократии и даже одному французу – за их книги, переведенные на русский язык40. Политика и на культурном фронте!

30‐е, воскресенье. Был на факультетском вечере в клубе ГОМЗ41. Запомнится, как туда добирались и как бродили по каким-то дореволюционным закоулкам. Чудилось: вот-вот из‐за темного угла выйдет городовой или мещаночка в эдакой шапке.

Главное в этот вечер – разговор с Фейертагом. Самый острый вопрос, который мы с ним обсуждали, – о евреях.

– Я считаю, это перегиб, – говорит Фейертаг, – что евреев зажимают. Талантливый народ. Чем я виноват? Я узнал только тогда, что зажимают, когда мне с баллом «пять» отдали документы обратно. А во мне еврейской крови только 25%, мать еврейка: моя беда, что я ее фамилию взял.

Я противился: потому-де евреев зажимают, что их полно в Америке, и во Франции, и…

Затем спорили о джазе. Фейертаг за джаз, я – против.

Разговорились о товарищах по факультету.

О Валене Фейертаг говорил: хороший парень, а как получил кандидатский билет в партию (здорово, я впервые об этом узнал!), стал считать, что с ним теперь все первыми должны здороваться, первый не поздоровается, возгордился.

К вопросу о партии. Многие люди, что с ржавчиной на душе, лезут, ползут, карабкаются в партию: она дает профессию, помимо основной, что мы получаем в университете.

Два противоречия нашей эпохи, по Фейертагу: