Голос из толпы. Дневниковые записи

Новый главный конструктор Семичев – бездарность. Его выдвинули, чтобы держал линию Холина. Держит. Умрет, а сдержит. Потому что Семичев понимает, что ничем не может взять – ни умом, ни знаниями, ни организаторскими способностями, кроме как подхалимством, «держанием линии».

Ден, конструктор, пришел в партбюро ОГК, вскрыл недостатки в работе: так, мол, работать нельзя. Создали комиссию. Факты подтвердились. Дену – выговор. За развал работы (он ведь секретарь партгруппы отдела).

Второй раз пришел Ден с указанием на недостатки. Разобрались. И снова ему выговор.

– Больше меня в партбюро за помощью и на аркане не затянешь! – говорит Ден.

Пришел Циунчик. Рассказывает… Ну и гадость же была в период Сталина! Циунчик и сейчас не верит ни в какие законы, ни в какие права. Его, редактора «Молота», забрали в 37‐м году. Вот почему.

Получил для редактирования заметку, в которой имя Сталина упоминалось раз двадцать. Четыре раза – для сохранения логики изложения – он имя Сталина вычеркнул. Ему предъявили обвинение: препятствует народу выражать любовь к своему вождю.

Циунчик продолжает дальше: прокурор сам написал вопросы и антиправительственные ответы якобы Циунчика. Заставляли это подписать, насильно рукой водили по бумаге… Подпись вышибить с него не удалось. А подписал бы – расстрел. Таким образом сотнями расстреливали (при царизме такого не было!). Действовали на психику: мол, твоя жена гуляет… В камере – ни клочка бумаги. Без книг, газет. Еле выжил.

А потом на работу не принимали. Подыхал с голоду. Сначала, как началась война, даже в армию не брали (Циунчик – еврей).

20 июня. Все поры жизни пронизало это – где бы схимичить, поживиться легкой деньгой. Рассказ больного в больнице им. Урицкого: грузчик на складе химичит (там все химичат!), директор магазина химичит (ворует), кондуктор химичит (обсчитывает)… Урывают у государства по мелочам вроде бы, а в целом получается уйма растранжиренного добра.

Другой грузчик, тоже в больнице, рассказывает про молодежь, стиляг, про танцы и драки:

– Ну, пошла нынче молодежь! В какое-то время, посмотришь, все льнули к волейбольным площадкам, к спорту, а ныне на уме одни танцы да выпивка. У меня у самого такой сорванец растет. А все мы – старшие… Как подопью, то уж знаю: через два-три дня жди от сына реакции. То двойку принесет, то набедокурит. Не пью я – и все хорошо, чинно и гладко у сына идет.

Рассказ соседа по палате, инженера, о войне:

– Вскакиваю в окоп, навстречу – немец с финкой. Я увернулся, вижу перед собой человечье лицо близко-близко, и – хрясь прикладом по черепу, на меня – мозги фонтаном. После боя меня долго трясло. Страшная, брат, это вещь – война.

Или вот его рассказ. Из десятилеток в полк приходили девицы, фронтовички. Всех их портили. Одна была честнейшая, никому не давалась, даже начальникам. Те ее в отместку упекли на передовую. Вскоре дивчина погибла.

Сошлись два инженера по палате, один еврей. Ведут разговор о делах инженерных, производственных. И такая возникает страшная картина, как и на заводе нашем…

Еврей:

– Дармоедов мильоны. Сидят в ЦКБ86, бездельничают, молодежи боятся. Из инженеров превратились в дипломатов. Инженерное дело их уже не интересует, а лишь сводки, отчеты, подделки, подножки друг другу – за место, конечно. Поэтому у нас и низкий жизненный уровень.

Продолжает:

– Гвоздей полтонны, и тех не получить, не достать. Во всей промышленности бардак, сплошной бардак. Теперь я прихожу к мысли, что ракеты, спутники не отражают уровень промышленного развития страны, как раньше думал.

Продолжает:

– Собралась нас группа инженеров. Одно дело взялись делать: себе известность создавали, да и платили хорошо. Так мы, конструкторы, 10 человек, за три месяца такое сделали, что в любом ОГК 100 человек в лучшем случае за два года сделают… Н-да, дармоеды. Работают с прохладцей. Неделю рисуют ручку, месяц – ножку, а тут еще чертежницы, копировальщицы и тысячи раздутых штатов. Так на всех заводах.

Интенсивность работы инженеров, рабочих – 30 процентов возможного. Слесари на стенде для испытания турбин филонят, могут три недели копаться над сборкой одной машины – ждут, когда им подкинут надбавку, дадут премию, и тогда враз сделают всю работу. Сам директор ходит на стенд их умасливать (турбина считается изготовленной лишь после стендового испытания, а это вопрос о выполнении или невыполнении заводского плана).

В цехе № 7 – столовая, куда ходят и начальники (заместители и помощники директора, главный конструктор, другие). Рабочие видят: начальникам – особое кушанье, хотя меню и деньги одни и те же: из особых маленьких горшочков, всегда с плиты, горячее. Вот тебе и равноправие! И это делается открыто, будто оно вполне закономерно, это барство… И среди начальников все тот же Ануфриев – был рабочим, вышел из рабочих, а сейчас подхалим из подхалимов, над которым чуть не в открытую смеются, но зато среди «аристократии», суп из отдельного горшочка.