Голос крови

Хотелось бы как-нибудь, когда все это закончится, посидеть с тобой и поговорить про все эти дела с опекой. Так лови момент! Дай волю чувствам! Не могу поверить, чтобы сволоту типа этого борова подпускали к детям…

…Он скажет ей: «А не выпить ли нам кофе?» А она ответит: «Хорошая мысль… У нас в фонде не бывает возможности взглянуть на ситуацию с точки зрения полиции. Сегодня я поняла кое-что важное. Криминология – это одно. Но реальное противодействие преступности на переднем крае борьбы – совсем иное. Одолеть такого крупного и сильного мужчину, как тот, которого вы сейчас скрутили, – тут вся криминология мира не поможет. В такие моменты ты или справляешься, или нет!»

Или как-то так… И музыка будет медленно нарастать, как в органной пьесе, до того аккорда в крещендо, от которого дрожат ребра.

Суперкубок по Искусству

Стоит декабрь, но в Майами-Бич картина, в общем, все та же. Представьте себе фотоальбом с одной и той же фотографией на каждой странице… на каждой странице… полдень под чистым безоблачным ярко-синим небом… на каждой странице… тропическое солнце, под которым редкие чудаки-пешеходы превращаются в бесформенные черные обрубки теней на тротуаре… на каждой странице… бесконечные виды Атлантического океана, бесконечные в том смысле, что через каждый квартал-два, если скосить взгляд под нужным углом, между блескучими розовато-сливочными стенами многоэтажек, которые заслоняют сияющее море от растерянных зевак, приехавших в Майами с представлением, будто здесь выйдешь прямо на берег и окажешься на пляже, полном праздного народу, развалившегося в шезлонгах под зонтиками, услышишь плеск волны и увидишь океан, лоснящийся и искристый, до самого горизонта, идеальной стовосьмидесятиградусной дугой… если правильно скоситься, через каждый квартал-два сможешь увидеть тощий, узкий, как стержень шариковой ручки, вертикальный промельк океана – блип – и его нет… на каждой странице… мельк блип и нету… на каждой странице… на каждой странице…

Однако в этот декабрьский день, в полдень, точнее, в одиннадцать сорок пять, Магдалена и Норман оказались в помещении… и в выдающейся, пусть и чесоточно-зудливой, компании Мориса Флейшмана и Мерилин Карр, его ХК, как он ее называет… сокращенно от «художественный консультант». Это стало у него вроде прозвища… «Эй, ХК, поглядите-ка сюда»… ну и тому подобное. Пытаясь, насколько возможно, сохранить достоинство, компания обороняет свое место в очереди, больше похожей на стихийную бучу у стойки «Иранских авиалиний». Сотни две неугомонных индивидов, по большей части мужчины в возрасте, среди которых Магдалене показали одиннадцать миллиардеров – миллиардеров! – если считать самого Мориса, их будет двенадцать, – извиваются, будто опарыши, набившись в тесный тамбур входа «Д» Конгресс-центра Майами в предвкушении того, что их ждет за стеклянной перегородкой дюймовой толщины. Конгресс-центр занимает целый квартал на Майами-Бич. Мимо входа «Д» обычный горожанин может каждый день ходить годами и не знать о его существовании. В этом-то и состоял замысел. Обычные горожане не знают и не должны знать, что миллиардеры и бесчисленные девятизначные миллионеры набились сюда, киша, словно черви… за пятнадцать минут до начала битвы кошельков и самцов на майамской площадке ярмарки «Арт-Базель». Их согнал сюда голод.

Опарыши!.. Как-то раз, в шесть или семь лет, Магдалена наткнулась на улице Хайалии на дохлую собачку, маленькую дворняжку. В большой ране на собачьем бедре копошился целый рой жуков – только это были не совсем жуки. Они больше походили на червей: коротких, мягких, бледных червей – и ничего, похожего на упорядоченный рой. Сплошная шевелящаяся, извивающаяся, скользящая, корчащаяся, вкручивающаяся, спутывающаяся масса существ, лезущих друг на друга и друг под друга в безголовой, буквально безголовой жажде трупного мяса. Позже Магдалена узнала, что опарыш – это безголовая личинка. Голов у опарышей нет. А есть только позыв. У них нет пяти чувств, а есть только одно: голод, голод – это все, что они способны чувствовать. Полностью слепые.