Голос крови

Либертэ была права. Мужчин в синей форме с золотыми пуговицами было едва ли не больше, чем городских зевак. Прямо над площадью парил аэростат, отбрасывая на сцену ровную овальную тень. Либертэ показалось, что стражники стоят даже на крышах соседних домов. В конце концов Кармина поддалась уговорам и согласилась не продираться к сцене. Она приметила раскидистое дерево и полезла по веткам на самый верх. Либертэ пыталась возражать, но лясникамка, как всегда, даже не слушала. Она протянула руку подруге и помогла ей тоже вскарабкаться.

– Пусть только попадутся еще раз… – прошипела Кармина, глядя сверху на студентов, которые преградили путь к сцене.

В толпе ходили бродячие торговцы: предлагали конфеты и пирожки с мясом. С их стороны было бы глупо не воспользоваться большим скоплением народа и упустить шанс заработать лишнюю монету. Здесь были и бродячие музыканты. В обмен на несколько поросят они были готовы спеть популярную песенку. В воздухе пахло жареной картошкой и засахаренным миндалем. На большой деревянной сцене заканчивали последние приготовления.

Либертэ позабыла о своем плохом настроении: она с увлечением смотрела, как рабочие устанавливают два огромных рупора и подключают их к микрофонам. В следующее мгновение на сцену поднялся человек, постучал по микрофону, который издал страшный треск, и заговорил. Толпа разом стихла.

– Добрый вечер, граждане и гражданки. Сегодня перед вами выступят управительница Лансьен, советник Фиори и гражданин Жюль Верн. – На этих словах он поднял вверх руку, сжатую в кулаке. – Лариспем! Лучше одному, чем в дурной компании!

– Лучше одному, чем в дурной компании! – эхом отозвались сотни голосов.

Это был девиз Лариспема.

Из днища аэростата, парившего в десяти метрах над землей, вывалилась корзина и стала медленно спускаться к сцене. Людей, сидевших в ней, можно было разглядеть всё лучше и лучше. Толпа приветствовала их аплодисментами.

Первой на сцену ступила управительница. Либертэ почувствовала смятение. Было странно снова видеть эту женщину так близко. Как и в день их встречи в башне, Мишель Лансьен была в черном платье, столь же строгом, как и выражение ее лица.

Гюстав Фиори, напротив, казался воплощением веселости и радости жизни. Огромного роста, он был выше управительницы на две головы. Улыбнувшись, он приветствовал толпу взмахом ладони, похожей на медвежью лапу. В рыжей бороде были видны седые волосы, но, несмотря на это, советник, похоже, мог одолеть быка голыми руками. Под полами черного пиджака угадывались три огромных ножа. Ручки были отполированы до блеска.

– Ничего себе! Он еще больше, чем я представляла! – воскликнула Кармина, глядя на Фиори во все глаза. – Говорят, во время Второй революции коммунары натолкнулись на кирпичную стену в катакомбах, – взволнованно шептала она, наклонясь к Либертэ. – И Фиори сломал ее ударом плеча, чтобы идти дальше. Я всегда считала это враньем, но теперь думаю, такое вполне могло быть!

Либертэ кивнула. Она редко видела Кармину столь воодушевленной.

Из корзины выпрыгнул Жюль Верн, и толпа вновь взорвалась аплодисментами. Либертэ тоже ощутила прилив радости. Она бы узнала это лицо из тысячи: широкий лоб, борода, блестящие глаза с хитрецой. Каждый лариспемец прекрасно знал, как выглядит великий писатель. Либертэ хлопала в ладоши, пока они не покраснели.

– Верн! Верн! Верн! – скандировала толпа.

Радостно улыбаясь, писатель помахал зрителям рукой. Было видно, что внимание доставляет ему огромное удовольствие.

Управительница подошла к микрофону и подняла руку, призывая к тишине. Толпа тут же смолкла. Мишель Лансьен произнесла несколько слов, но рупоры, которые должны были усилить речь, похоже, не работали. На сцену выбежал рабочий, управительница наградила его убийственным взглядом. С нетерпением постукивая по микрофону, она ждала, пока мастер судорожно копошился в чемоданчике с инструментами. Даже с дерева было видно, какое красное у него лицо.

Возбужденная толпа комментировала происходящее. Раздавались свистки, которые сильно мешали мастеру сосредоточиться. Но вот, через несколько нескончаемых минут, он дал знак, что всё готово, и поспешил удалиться. Мишель Лансьен вернулась к речи, и в этот раз ее голос звучал отчетливо и громко: благодаря усилителям его могли слышать даже те, кто стоял далеко.

– Друзья! Как вы знаете, на днях произошли небольшие неприятности. Кое-кто хотел бы, чтобы вы сидели по домам, а не на лужайках площади Независимости. Но вы здесь, и я делаю вывод, что им опять не удалось вас запугать.

Толпа взревела от восторга. Люди стали размахивать флагами с символами Лариспема: порванной цепью на красном фоне и трехглавым быком.

Управительница терпеливо ждала, пока восстановится тишина. Затем продолжила:

– И меня это совершенно не удивляет. С 1872 года Кровавые братья могли не раз убедиться в нашей смелости и отваге. И если я до сих пор ничего не сказала про недавний взлом голосоматов, то лишь потому, что здесь не о чем говорить. Разве что: ну когда же они наконец поймут, что всё это напрасно?