Голос Лема

— Нет, — она покачала головой. — Не нужно. Мне не нужны предметы. Мне нужен муж.

— Он… — Мужчина вздохнул. — Мне очень жаль. Лишь несколько тел пригодны для опознания. Ни одно из них… В смысле… никто из трагически погибших… Потому мы и не просили, чтобы вы… Мы все еще ищем останки с ДНК… Может, все-таки сохранилось что-нибудь, что ему принадлежало…

— Вы говорите о нем в прошедшем времени.

Мужчина в замешательстве потер щеку и достал что-то из ящичка на столе.

— Вот номер психолога, который… — Он вручил ей визитку. — Если вам потребуется помощь, то… то помощь бесплатная. Первые десять визитов.

— Спасибо, — она небрежно бросила визитку в сумку.

Встав, вышла, сжимая под мышкой пакет с черной коробочкой. Ни к какому психологу она обращаться не собиралась. И вообще ничего не собиралась делать.

Коробочку положила на полку над телевизором. Кинга понятия не имела ни что это такое, ни насколько оно важно. Вероятно, стоило отдать его в фирму Ромека, но ей не хотелось лишаться вещи, которую муж имел при себе последней. Она назвала ее «Это», вернее, не назвала, просто начала так мысленно ее именовать, поскольку Это стало средоточием ее мира.

Часами глядя на черную поверхность Этого, она заметила, что раз в час на нем вспыхивает маленький зеленый светодиод, наверняка подтверждая, что Это работает. Иногда она брала Это в руки и рассматривала со всех сторон. На одной из стенок, под крышкой на пружине, обнаружилось несколько гнезд, похожих на те, что имелись сбоку на ее ноутбуке. Но никаких выключателей видно не было, так что, скорее всего, это часть некоего устройства, над которым работал Ромек.

Шеф Ромека оказался порядочным человеком. Он помог ей решить вопросы, связанные с похоронами, вернее, имитацией похорон, поскольку гроб был пуст: ни тела, ни каких-либо останков, соответствующих его ДНК, не нашли. Кинга согласилась подписать документы только ради Марыси, чтобы у той не было проблем с бумагами — вскоре ей предстояло сдавать экзамены в лицей.

Цикл повторялся. Когда Кинга была уверена, что Ромека нет в живых, он звонил и говорил то же, что и раньше — что уже почти закончил свои дела и скоро приедет. Иногда удавалось вызвать его на воспоминания. После каждого разговора она плакала, но вновь набиралась уверенности, что это он, настоящий, что он жив и в конце концов вернется. Это наверняка был он — звонивший знал такие подробности, о которых никому не рассказывают.

Месяц спустя Кинга совершила поступок, на несколько дней загнавший ее на грань депрессии. Она позвонила сотруднику аэропорта, который дал ей Это, и так долго его мучила, что он согласился скопировать для нее запись с камер охраны в Хитроу, а с трех точек показывала пассажиров перед гейтом, в рукаве и дверях самолета. Ромек был на всех трех. Он сел в самолет, и за ним закрылась дверь. Не мог же он выйти из других дверей? И это не мог быть фотомонтаж. Да и зачем? Чтобы обмануть обычную женщину, каких миллионы? Остатками рассудка она приняла к сведению простую информацию — он поднялся на борт самолета.

Теперь образ ее мира еще больше не сходился воедино, но в конце концов она отказалась от попыток залатать дыру в собственной реальности.

Осенью Кинга сменила работу, перейдя на полставки. На новом месте никто не знал о ее прошлом, и она могла начать с нуля. Но Ромек продолжал звонить; реже, чем вначале — раз в несколько дней, раз в неделю. Обычно после короткой эйфории, поскольку он снова обещал, что вернется, она проваливалась в черный колодец депрессии, лишавшей ее всего. Тогда она снова пила до беспамятства. На следующий день просыпалась с чудовищным похмельем, но могла жить дальше — до нового звонка.

Кинга стирала с Этого пыль, даже накрыла его салфеткой, хотя вряд ли черный ящичек можно было случайно поцарапать, если он пережил катастрофу. Она жила в подвешенном состоянии от звонка до звонка многие месяцы, пока странный траур не начал ее тяготить, хотя она решительно отвергала подобную мысль.

Где-то в середине февраля Кинга преднамеренно отклонила вызов с неопознанного номера, решив, что с нее хватит, и весь остаток дня делала вид, что начинает новую жизнь. Вечером она, плача, десятки раз прослушивала записанное сообщение, в котором Ромек говорил все то же, что обычно, но его голос звучал как никогда грустно.

Марыся уже несколько недель гуляла с новым парнем, который произвел на ее мать намного лучшее впечатление. Чтобы было еще смешнее, его тоже звали Мариуш.

Дочь уехала в обещанный лагерь. Кинга осталась на две недели одна — наедине с Этим и телефоном. На работе она еще как-то справлялась, но дома без дочери впадала в апатию. Будь у нее в Варшаве какая-то родня, может, было бы легче.