Голос моря

Срывая с кустов бутоны, источавшие сладкий запах, Мунира позволяла просочиться в сердце красоте, которой жаждала, как иссушенный жарой путник жаждет воды. В стремлении к прекрасному женщина рассматривала растения, пока не обнаруживала зеленые стебли, какими они были задуманы создателем. Она доверяла ароматам: незамутненные, неразбавленные, они несли в себе истину. Мунира ухаживала за цветами и травами, холила и лелеяла их, пока те не раскрывали свой дар – пробуждать новый взгляд на мир.

Аяане тоже нравилось проводить время в саду наряду с другими занятиями: считать волны в океане, предугадывать появление штормов, наблюдать на рассвете за превращением валунов в тени и заводить дружбу с остроухими кошками острова, в чьих больших глазах светилось древнее пророческое знание. Свойство этих животных исчезать вместе с приближением прилива в новолунье заставляло Аяану то обожать их, то ненавидеть, то снова обожать.

Мунира с дочерью отправились к древним гробницам и принялись собирать лепестки роз с диких кустов. Они цвели по-разному: иногда вырастали светлые цветки, дарящие сладость и утешение, а иногда – темные, которые призывали к раскаянию. Позднее собранная добыча превратится в розовую воду. Она поможет очиститься от стыда и чувства вины, наполнит оставленную печалью пустоту, укротит страхи и тоску.

Мунира с дочерью вернулись в свой прохладный дом с коралловыми стенами, неся найденные цветки. Мать поставила на огонь кастрюлю с водой, чтобы сразу же переработать половину розовых лепестков, и посмотрела на Аяану, дитя несдержанности, плод обманутых надежд и горьких потерь. Та округлила глаза, поглощенная процессом. Радость пришла на смену печали. Девочка перехватила взгляд матери и подняла голову. Мунира же опустила свою, прижимаясь лбом ко лбу дочери. Их ресницы переплелись, как и едва-едва соприкасающиеся души. Выключив закипевшую воду, женщина поставила ее остывать и со вздохом велела Аяане:

– Лулу, брось половину лепестков в кастрюлю. По одному.

Та выполнила указание. А заметив задумчивый, прикованный к горизонту взгляд матери, быстро сунула самый крупный из лепестков в рот, обжигая пальцы. Украдкой посмотрела на Муниру, какое-то время еще понаблюдала за розовевшей водой и снова вытащила блестящую сладость. В стоявшей рядом миске остальные цветки дожидались своей очереди поделиться ароматом. Они пойдут в разогретое кокосовое масло, которое после перегонки превратится в дорогостоящий эликсир. Мунира использовала их, чтобы сделать женщин красивыми. Даже тех, кто называл ее за глаза «благовонной шлюхой».

8

В воскресный полдень Мухиддин неторопливо шагал с побережья, насвистывая и помахивая четырьмя только что купленными рыбинами из недавнего улова, когда заметил Аяану. Она присела под старым изогнутым деревом иланг-иланга и сжимала в пальцах выщербленный голубоватый шарик из мрамора. Перед ней виднелась неглубокая выемка в пыли. Мухиддин улыбнулся и намеревался уже пройти мимо, когда услышал, как девочка всхлипывает и успокаивает сама себя:

– Нет, Аяана, нельзя плакать, что бы ни случилось.

Окруженный отголосками веселых криков играющих вдали детей, Мухиддин аккуратно отложил рыбу, встал на колени, осмотрелся по сторонам, притворяясь, что не видит девочку, потом заметил овальный черный камешек и выкопал его из песка.

Поймал ее взгляд.

Ясный. Немигающий.

Наконец Аяана очень медленно достала из кармана блестящий красный мраморный шарик и протянула Мухиддину, забрав из его руки гальку и спрятав. Затем вытерла пыльной ладошкой щеки, оставив на них грязные разводы. Мужчина выставил палец, прищурился, сосредоточенно прикусил язык и бросил шарик. Тот не долетел до цели всего метр. Улыбка медленно расцветала на лице Аяаны, пока не стала ослепительной, словно солнце вышло из-за туч, и под жаркими лучами испарился даже намек на печаль.

Они играли в шарики больше часа, смеясь над всем и ни над чем. С помощью наводящих вопросов Мухиддин выяснил, что дети изгнали девочку с площадки. Дюра сказала, что игроков и так слишком много, так что кому-то придется уйти. Маймуна предложила Аяану. Фатима поначалу запротестовала, что это будет нечестно и что можно участвовать всем по очереди, однако Сулейман толкнул дочь отверженной Муниры на землю так, что та упала, а платье задралось. Дети начали смеяться при виде поношенного и рваного нижнего белья Аяаны, поэтому она подобрала свои шарики и сбежала, спасаясь от унижения.

Стояла глубокая ночь, когда навязчивый стук ворвался в сон Мухиддина. Ему потребовалось несколько минут, чтобы сообразить: шум доносился от входной двери, а не пригрезился. Бах-бах-бах. Бах-бах-бах. Пытаясь сбросить оковы дремы, мужчина зло выругался, обернул кикои вокруг талии и, ворча, спустился по лестнице, ушибив об одну из ступеней большой палец.

– Makende! – вырвался крик.

К тому времени, как проклинавший все на свете Мухиддин отодвинул засовы, случайно прищемив руку и еще раз застонав, и открыл дверь, он уже был готов убить незваного гостя.