Голос пойманной птицы

Госпожа Фаррохзад предала своего мужа, отреклась от материнства и брака. Остается надеяться, что мужчине, которого она вовлекла в грех, удастся выпутаться из этих сетей. Можно только догадываться, какой вред она причинила сыну. Сейчас он еще ребенок, но однажды вырастет и узнает о постыдном поведении матери. Она не оставит сыну иного наследия, кроме бессмысленного бормотания женщины, живущей лишь для себя и исполнения собственных прихотей. И что еще печальнее, она воспользовалась языком веры для того, чтобы поглумиться над нашими почтенными обычаями. Кто-то скажет, что это всего лишь отдельные поступки одной-единственной заблудшей молодой особы, но именно так выцветает и рвется искусно сотканная ткань нашей культуры.

Говоря коротко, автор рьяно протестовал против освобождения женщин. Статья была смешная, но и опасная, как вскоре выяснилось. Однажды на мою мать и Санам по дороге с базара напала шайка уличных оборванцев. Мальчишки преследовали их по пятам, осыпали ругательствами, забрасывали камнями. Как-то не верилось, что подростки способны ни с того ни с сего проникнуться такой ненавистью к двум незнакомым женщинам, которые годятся им в матери: напрашивался пугающий вывод, что хулиганов этих кто-то науськал. Не прошло и недели, как от двери нашего дома в Амирие оторвали медный молоточек и швырнули в арык. К самой же двери пригвоздили записку: «Здесь живет дочь-шлюха».

Вскоре после того как Парвиз предъявил мне ультиматум, я вновь приехала в Тегеран, чтобы привести мысли в порядок. Тогда-то я и узнала о том, что на маму и Санам напали на улице. Что мешает этим людям, кем бы они ни были, ворваться в дом и снова напасть на них, если не хуже? Дом затих, точно в осаде. Все мои братья и сестры, кроме младшей, Глории, разъехались кто куда. Пуран с мужем жила на другом конце Тегерана и не могла просто взять и пойти куда вздумается, все мои братья, кроме одного, учились за границей. По хозяйственным делам теперь ходил лишь наш старый слуга Хасан. Я просиживала все вечера на кухне с Санам, мать запиралась у себя или расхаживала туда-сюда по коридору, распустив волосы и сцепив перед собой руки.

Я приехала на несколько дней, но теперь не могла вернуться. Это было слишком опасно, да и не оставлю же я мать, сестру и Санам. По улицам мне теперь было не пройти даже с провожатым. Я не могла сходить в хаммам, и раз в два дня Санам кипятила мне воду, чтобы я помылась дома. В кои-то веки я не сетовала. Поначалу мне удалось отогнать тревогу о собственной безопасности, но теперь страх пронизал весь дом, и мне не хотелось причинять близким новые неприятности.

По словам Хасана, которому насплетничали соседи, вскоре после случившегося на порог нового дома Полковника подбросили пачку вырезок из прессы. В ней были статьи из так называемых «прогрессивных» журналов, перепечатавших мои стихотворения рядом с фотографиями полуодетых женщин, и публикации фундаменталистов, поносивших мои стихи и утверждавших, что, не удосужившись вразумить родную дочь, Полковник, верный слуга шаха, продемонстрировал всем истинное лицо режима. Мой пример – другим наука: похоть, распутство и так называемая «эмансипация женщин» обрекают нацию на культурный и социальный упадок.

Потом к двери Полковника прикнопили анонимку: «Уйми свою дочь-шлюху, полковник Фаррохзад, не то однажды придешь домой – а дом сгорел дотла». Записка провисела несколько часов – вполне достаточно, чтобы все соседи прочли ее и начали сплетничать. Вряд ли Полковник поверил, что аноним осмелится осуществить угрозу, но имя его замарали, а с этим Полковник смириться не мог.

Рано поутру он пришел в Амирие и велел Хасану позвать меня в библиотеку. Он не показывался вот уже несколько месяцев, но дом по-прежнему принадлежал ему – независимо от того, где ему теперь угодно ночевать и кого называть женой.

Когда я вошла, Полковник мерил комнату шагами. Он не снял китель, и я поняла, что он пришел ненадолго и то, ради чего он явился, случится быстро. Полковник обернулся, и я невольно опустила глаза – эта привычка укоренилась с детства, и избавиться от нее было не так-то просто.

– Ты меня опозорила, – начал он, не удосужившись поздороваться, шагнул вперед и указал на меня тростью, едва не ткнув меня в грудь.