Голос пойманной птицы

Катаясь с Лейлой по Тегерану, я ничего не боялась и не стеснялась, словно прежние ограничения и запреты потеряли надо мной власть. Разумеется, я заблуждалась. После выписки из клиники Резаяна газеты вновь принялись перемывать мне кости. Произошедшее со мной наделало немало шума, мой нервный срыв обсуждали без перерыва. Одни уверяли, что я только притворялась, будто сошла с ума, другие утверждали, что я всегда была сумасшедшей. Мои стихи – фальшивка, мои стихи – грязь. Обо мне рассказывали, будто бы, вернувшись в Тегеран, я успела сменить дюжину любовников, если не больше. Те мужчины, кто несколько месяцев назад глумились надо мной и не взглянули бы в мою сторону, теперь писали, что я-де крутила с ними роман.

Все эти выдумки были щедро приправлены слухами о казавшейся странной дружбе с дочерью знатного и богатого шаха из рода Каджаров. Все знали, что меня приютила Лейла Фармаян, мы живем вдвоем в ее пригородном поместье, частенько катаемся на ее машине по предгорьям, ездим к северу от города, к Демавенду, устраиваем пикники у ручьев и на лугах и по очереди отхлебываем вино из фляжки.

Дама ее положения пользовалась большей (по сравнению с прочими женщинами) свободой, но даже знатность не ограждала Лейлу от сплетен. Газеты никогда в открытую не упоминали наши с ней имена, но, кажется, даже те, кто искал покровительства Лейлы, сеяли о нас слухи. Любовник – это одно, но чтобы сожительствовали две женщины? Это не просто грех, а сущее извращение.

Лейла лишь пожимала плечами.

– Я должна сказать тебе спасибо, – призналась она как-то. – Все эти сплетни отвлекли внимание публики от некрасивого расставания, о котором в противном случае судачил бы весь Тегеран.

– То есть ты хочешь сказать, – шутливо, в тон Лейле, ответила я, – что только сейчас поняла, как полезно якшаться с блудницей?

Она рассмеялась, запрокинув голову.

– Нет, но отныне я не буду воспринимать это как должное. Я тебе обещаю.

Мы не были любовницами, как все полагали. Впоследствии мне казалось, что нежность, с которой Лейла относилась ко мне, проистекала из ее открытой и добросердечной натуры, однако порой, когда я сидела на табурете возле ванны на ножках и болтала с Лейлой, пока она купалась, аромат розовой воды дурманил мне голову, из колонок в соседней комнате лилась музыка и сердце мое сжималось от счастья. Я проводила мочалкой по ее плечам, по изгибу ее спины, вниз, к талии; я сотни раз терла спину сестре, но с Лейлой эти движения утрачивали невинность. С ее губ срывался негромкий стон, она покачивала бедрами в мыльной воде, и невозможно было не заметить ее удовольствия, которое было ничем иным, как удовольствием от жизни.

19

В один январский день наша идиллия разлетелась на куски.

– Тебе письмо, – сказала за завтраком Лейла, вытащила конверт из кармана юбки и подвинула по столу ко мне. Конверт был бледно-голубой, тонкий, точно из папиросной бумаги, с казенной печатью. Отправителем было указано одно из столичных государственных учреждений.

– На. – Лейла протянула мне чистый ножик, чтобы вскрыть конверт.

Я чувствовала, что она смотрит на меня.

– Хочешь, я выйду? – предложила она.

Я подняла глаза, покачала головой. Отпила большой глоток чая, перевернула конверт.

Внутри обнаружился один-единственный листок бумаги, тоже бледно-голубой. Очень тонкий, с завивающимися краями. Официальное уведомление – краткое, содержащее только необходимую информацию. Я прочла до конца. Сердце мое упало. Я моргнула и перечитала письмо.

– Что там?

– Нас наконец развели, и Парвиза… – выдавила я.

– Да?

– …признали единственным опекуном Ками.

Лейла приоткрыла рот и тут же закрыла.

У меня зашумело в голове. Дети принадлежат отцам: это знают все. Такова традиция, таков закон. Парвиз мог бы разрешить мне видеться с сыном, но мать его, конечно же, отговорила. Он затребовал полную опеку над Ками – он ее получил. Дело не разбиралось в суде, и апелляцию не подать; все совершилось буднично и быстро.

Некоторое время мы сидели молча. Одно дело смириться с разводом (мы с Парвизом не виделись несколько месяцев, и я понимала, что развода не избежать), и совсем другое – с его последствиями: окончательной разлукой с Ками. Отчаяние пробрало меня до костей. Я испугалась, что сейчас потеряю сознание. Я откинулась на спинку стула, посмотрела вверх. Потеряв счет времени, я осовело таращилась в потолок и очнулась, лишь когда Лейла передвинулась на стуле поближе ко мне. На глаза навернулись жгучие слезы, полились по щекам.

– Как думаешь, я еще могу что-то сделать? – наконец выдавила я.

Моя рука по-прежнему сжимала письмо – теперь помятое, в кляксах. Я протянула его Лейле и смотрела, как она пробежала его глазами.

– Мне кажется, – медленно выговорила она, не отрывая взгляд от строк, – твой отец мог бы оспорить это решение.

– Он ни за что не станет этого делать.

Лейла подняла глаза на меня и кивнула.

– В таком случае, насколько мне известно, ничего сделать нельзя.

– Потому что я женщина? Поэтому?