Голос с острова Святой Елены

После этого губернатор спросил меня, что я думаю по поводу того, что именно я обязан не разглашать. Я ответил губернатору точно так же, как и раньше, когда он задавал мне такой же вопрос. Он спросил меня, не считаю ли я обязанным сообщать ему о тех ругательствах, к которым прибегает генерал Бонапарт, в его (губернатора) адрес. Я ответил, что, конечно, я не обязан делать этого, если только мне не прикажет это сделать сам Наполеон. Губернатор спросил: «Почему же так, сэр?» Я ответил, что я не выбирал для себя роли подстрекателя. Тогда его превосходительство стал отрицать, что он когда-либо просил меня сообщать ему содержание всех разговоров, которые имели место между генералом Бонапартом и мною. Тогда я напомнил ему о том, что он говорил мне в Лонгвуде, да и в других местах, а именно: необходимо, чтобы он знал всё, о чём говорится в Лонгвуде, так как он может делать выводы и приходить к умозаключениям, которые я сам неспособен делать, и поэтому для него важно знать обо всём. После этого я попросил разрешения взять у него его последние указания в письменном виде, написанные под его диктовку, для того, чтобы в будущем избежать ошибок и недоразумений. Губернатор отказал мне в моей просьбе. После чего губернатор сообщил, что он освобождает меня от обязанности являться в будущем в «Колониальный дом» дважды в неделю, но что он ждёт от меня, что я буду еженедельно консультироваться с г-ном Бакстером о состоянии здоровья Наполеона Бонапарта. С этим я согласился, поскольку Наполеон не возражал против моих устных консультаций с г-ном Бакстером. После всего этого разговора с губернатором надо ли говорить, что я был несказанно рад, что мое пребывание в «Колониальном доме» на сей раз завершилось.

2 ноября. Увидел Наполеона, склонившегося на диване над грудой газет, лежавших перед ним, и державшего в руке табакерку с нюхательным табаком[55]. Он выглядел очень меланхоличным. Он явно пребывал в плохом настроении. После обычных расспросов о состоянии его здоровья, я самым настоятельным образом, насколько это было в моих силах, дал ему необходимые рекомендации, особенно посоветовав совершать верховые прогулки. Он ответил, что не испытывает никакого доверия к губернатору, который, а в этом Наполеон уверен, найдёт какой-нибудь предлог, чтобы оскорбить его, или выступит с клеветническими заявлениями прежде, чем он совершит хотя бы четыре прогулки. «Это письмо, — продолжал Наполеон, — которое вы видели вчера у Бертрана, поступило от губернатора. В письмо была вложена газета со статьёй, которая сообщала, что мой сын лишен права наследования герцогства Пармского. Эта новость от любого другого лица ничего не будет значить. Но поскольку губернатор неизменно оставляет у себя все новости, которые могут быть для меня приятными, и направляет мне те, которые наносят рану моим чувствам, то легко понять те мотивы, которыми он руководствуется.

Вы же видите, — добавил он, повысив голос, — что он и минуты не терял, направляя мне эти новости. Я всегда был готов ожидать нечто в этом роде от этих негодяев, которые входят в состав членов конференции. Они боятся принца, который выбран самим народом. Однако вы, тем не менее, можете заметить громадные перемены; а именно то, что они готовы продолжать предоставлять ему хорошее образование, и то, что они не убивают его. Если они огрубят его скверным образованием, то тогда остаётся мало надежды. Что касается меня, то можно считать меня уже мертвецом, я уже нахожусь в могиле. Я уверен, что вскоре я прекращу своё существование. Я чувствую, что мой организм борется, но его хватит ненадолго.

Я, — добавил он, — мог бы выслушать известие о смерти жены, сына или всей моей семьи, не изменив выражения лица. На моём лице нельзя было бы заметить и малейшего признака повышенной эмоции. Я показался бы безразличным и равнодушным. Но когда я нахожусь один в комнате, тогда я страдаю, тогда чувства мужчины вырываются наружу.

Я полагаю, — добавил он, — что Моншеню очень обрадовался, услыхав о моей болезни. По каким каналам он посылает свои письма во Францию?»

Я ответил, что он посылает их через губернатора и лорда Батхерста. «Тогда все они не запечатаны и прочитываются в Лондоне вашими министрами». Я ответил, что нахожусь в неведении относительно того, прибегают они или нет к подобной практике. Наполеон пояснил, «это потому, что вы никогда не занимали такого положения, которое позволяло бы знать что-либо об этом. Скажу вам, что вся дипломатическая корреспонденция, включая депеши послов, проходящая через почтовое ведомство, вскрывается. Отто сообщил мне, что, когда он служил в Лондоне, он установил это как несомненный факт».