Голос сердца

Она снова умылась и посмотрела в зеркало. Вот так она будет выглядеть через сорок лет, с лицом, изборожденным морщинами печали, с тревогой в глазах, вынужденная противостоять обстоятельствам, с которыми не в силах совладать. Постаревшая и напуганная — так она выглядела сейчас.

Кристел всегда дразнила Лили за то, что она избегала разговоров о сердечных делах. «Ты как человек, который боится воды», — однажды сказала она.

— Я действительно боюсь воды, — ответила Лили.

— Но ведь это глупо!

— А по–моему, отдавать свою душу и сердце другому человеку — это на самом деле глупо! Зачем мне это?

Кристел улыбнулась. Теперь, когда ее брак распался, улыбка стала другой — задумчивой и печальной; в ней таилась мудрость, с таким трудом пришедшая к Кристел.

— Потому что только тогда твоя жизнь имеет смысл.

«Моя жизнь тоже имеет смысл, еще какой», — подумала Лили, выходя из ванной. Точнее, она имела смысл до прошлого вечера, когда Лили примчалась сюда, чтобы дождаться пропавшую подругу.

Она положила подзаряжаться телефонную трубку и сунула в чашку пакетик с травяным чаем.

Сегодня утром Лили выбрала имбирь — чтобы взбодриться. Кофе издавал невыносимо аппетитный аромат, но она устояла перед соблазном протянуть руку к блестящей черной упаковке «Lavazza». Когда и без того сходишь с ума от тревоги, зачем пить то, что только сильнее возбудит нервы?

Дожидаясь, когда чайник закипит, Лили мерила шагами кухню. Кристел называла свою кухню «контрольным пунктом», однако обычно она выглядела как «неконтролируемый пункт». Письма, счета, рекламные листовки были свалены на столе. Холодильник украшали детские рисунки, рецепты и планы диет, купоны на скидки с истекшим сроком действия, уведомления из школы, обычно тоже просроченные.

Лили отставила в сторону чистые тарелки и наткнулась на чашку, все еще хранившую на себе следы губной помады любимого оттенка Кристел. Она хотела смыть их, но, поколебавшись, поставила чашку на сушилку над раковиной. Охваченная тревогой, Лили попыталась разобрать специи на полочке, прислушалась к шуму воды в чайнике и сняла его с огня прежде, чем засвистел свисток, а потом заварила чай.

Она старалась избавиться от напряжения, проверяя содержимое кухонных шкафов. В них царил несусветный беспорядок, поэтому в кухне трудно было что–нибудь приготовить. Кристел была человеком творческим, отнюдь не склонным поддерживать чистоту.

Лили стояла посреди кухни, размышляя, куда пристроить измерительную емкость «Ругeх», когда во дворе внезапно взревел, а потом стих двигатель автомобиля. Она услышала, как открывается и закрывается дверца машины.

«Слава богу! — Лили бросилась к задней двери. — Наконец–то она дома!»

Во дворе стоял грузовой автомобиль Шона Магуайера — она увидела его, и сердце ее упало. Шон был один. И медленно шел к ней.

Восходящее солнце окрасило все в разные оттенки розового. Каждый стебелек, каждый камень подъездной дорожки, неровности коры деревьев, слегка колеблющиеся листья — все детали приобрели мучительную, невыносимую четкость в этом полыхающем свете. Рассветные лучи падали на широкие плечи Шона Магуайера, на его непокрытую голову. Его великолепная фигура резко вырисовывалась на фоне утреннего солнца, встававшего у него за спиной.

Лили замерла на пороге кухни. Ее душа осознала страшную правду раньше, чем она узнала ее. Лили не могла разглядеть выражения лица Шона, пока он направлялся к ней, но это и не было нужно. Достаточно было посмотреть на его странную, одеревенелую походку.

Была одна секунда — скорее, даже доля секунды — когда Лили позволила себе надеяться. Но надежда умерла, как только Шон шагнул в тень дома, и она увидела его лицо.

Лили заговорила первой. Так она выигрывала хотя бы несколько секунд. Еще несколько секунд, в течение которых мир оставался привычным. Несколько секунд, когда она верила, что все останется по–прежнему.

— Дети спят, — прошептала Лили.

Шон кивнул. Потом сглотнул, и кадык на его шее заходил вверх и вниз. Лили смотрела на лицо Шона, на котором уже проступила щетина, на его пушистые ресницы. Она заметила тонкий, свежий порез на скуле, заклеенный двумя пластырями–бабочками. А еще то, что он выглядел неизмеримо старше, чем в тот момент, когда покидал дом прошлым вечером.

Лили подумала, не заплакать ли ей. Может, своим плачем она заглушит слова, которые Шон неизбежно должен произнести. Конечно, она не заплакала. Никакие слезы не помешают правде выйти наружу.

Все. Хватит. Молчание становилось абсурдным.