Голос Тараса

— Ладно, раз так… Я все расскажу Марку. Я скажу ему, что у вас есть шпаер, что вы забрали у меня патроны и не хотите отдать. Я расскажу, как вы обманули меня: вместо щегла дали щеглицу, а она совсем не поет. Я знаю, где твой отец, Васька, — он с красными ушел. Да, да! Я скажу Марку всё!

— Иди, иди, говори! Доносчик! — еще больше обозлился Оська и открыл калитку. — Ну, выметайся!

Стах медленно, не торопясь, словно о чем-то раздумывая, переступил порог калитки.

А я закричал ему вслед:

Стах — фискал-зубоскал!
Из-под печки крыс таскал,
На базаре продавал…

Темно.

Роса давно покрыла траву. В усадьбе у Гржибовских шумно. Освещены и открыты окна. Играет граммофон. Чей-то хриплый, надорванный голос поет:

…Шарф голубой! Шарф голубой!
Ветер нагорный играет тобой.
Давно ли ты с черной
Так тесно и дружно смешался фатой?
Волнуйся, волнуйся над свежей могилой.
Но ты не промокнешь страдальца слезой.
Я камнем холодным остался без милой,
Ты вейся, как смерть, надо мной,
Шарф голубой! Шарф голубой!

Пахнет жареной свининой.

Из высокой трубы к звездам взлетают искры.

Гржибовские пекут, варят, назвали к себе гостей. Они радуются возвращению сына. Наверно, он сидит сейчас в гостиной, расстегнув тугой френч, и, нахлеставшись самогонки, слушая пение, смотрит в граммофонную трубу.

А что, если Стах в самом деле расскажет Марку о патронах? Ему уже передали, что мой отец уехал с походной красноармейской типографией. Отец издавна не любил Марка, звал его гультяем, пройдысвитом, кулацким вылупком.

Марко может отплатить сейчас за это Марье Афанасьевне, нам с Оськой.

— Надо получше заховать наган! — сказал я Оське.

— Ты думаешь, разыщут его в сарае?

— Еще бы! Протянут руку, разбросают бутылки, нащупают твердое и вытащат.

Где же лучше запрятать наган?

На чердаке? Нет, на чердаке худо. Может, в подвале — зарыть в глину под лестницей? Еще хуже. В подвале будут искать обязательно. Помолчав, я предложил спрятать наган в дупло груши. Кому придет на ум обыскивать одинокое, растущее на огороде дерево?

Достаем наган и патроны из старого хранилища. В клетке фыркает и, услышав шум, стучит лапами об пол тетушкин кролик.

Оська туго обвязывает револьвер и патроны куском старой, рваной рубашки.

Оглядываясь по сторонам, идем на огород. Шелестят листья кукурузы. Хрипит граммофон у Гржибовских. Груша стоит на бугорке. Подходим к ней вплотную.

— А ты думаешь, влезет? — озабоченно спросил Оська.

— Погоди, сейчас попробую, — сказал я и, засучив выше локтя рукав рубашки, опустил руку в дупло.

«А вдруг ужалит змея?»

Прошлым летом в этом дупле было гнездо удода. Я не знал об этом и однажды, засунув руку в дупло, здорово напугался. Удод, который сидел на яйцах, зашипел, как гадюка, и, когда я выдернул руку, с шумом выпорхнул из дупла перед самым моим носом, пестрый, юркий, с разноцветным хохолком на голове.

Сейчас дупло пустует. Я нащупываю мягкие, прелые листья, труху, остатки прошлогоднего гнезда.

Засовываю револьвер в отверстие дупла.

«А что, если Стах найдет его здесь, в дупле? — подумал я. — Перелезет через забор, начнет рыскать по огороду, подойдет случайно к груше, засунет руку — и всё. Будет обидно: столько хлопот — и вдруг всё даром, да еще насмехаться станет».

— Нет, — сказал я Оське, — здесь опасно. Давай уж лучше закопаем его в земле под большой плитой!

Советуемся. Оська тоже передумал прятать наган в дупле.

Ступая осторожно, чтобы не раздавить огурцы и усики тыкв, уходим в глубину огорода. У самого забора растут одни только тыквы. Они раскинули свои стебли по земле.

«А что, если запрятать револьвер в тыкву?»

Говорю об этом Оське. Он тихонько смеется.

Досадно слышать его смех.

— Подумай лучше! Не будь дураком! — прошептал я Оське.

Помолчав немного, Оська соглашается со мной. Согнувшись, мы бродим по грядам. Похоже, что мы воры и крадем огурцы.

Стараясь не шуметь, перешептываясь друг с другом, мы ощупываем одну за другой холодные, скользкие тыквы. Ищем тыкву побольше. Тыквенная ботва, колючая, как осот, колет нам ноги; изредка похрустывают под ногами пустотелые трубочки тыквенных листьев.

— Гайда сюда! — радостно прошептал издали Оська.

Подползая к нему и вглядываясь в темноту, вижу: Оська почти лежит на большой, пудовой тыкве.

— В ней заховаем?

— А большей и не сыскать!

Вынимаю из кармана перочинный нож. Тыква лежит на боку, слегка продолговатая, большая, белеющая в темноте.

Перевернув тыкву, я всаживаю ей в бок нож. Он уходит в тыквенное мясо почти по рукоятку.

Понатужился. Вырезаю в тыкве четырехугольник.