Голос Тараса

Вот первая тройка поравнялась с нашими воротами. На вороной лошади гарцует офицер. Куцая каракулевая кубанка ловко сидит у него на макушке. Полурасстегнутая синяя венгерка подбита белым мехом и сверху обтянута ремнями портупеи. Бинокль хлопает офицера по ляжке. Два всадника едут по краям, в одном ряду с офицером; у них на острых пиках желто-голубые флажки. Заметив нас, офицер осаживает коня. Вороной конь вертит задом, отталкивая соседнего всадника, — тот отъезжает в сторону.

— Скажите-ка, хлопчики, мы проедем тут на Усатовский шлях? — подлизываясь к нам, спросил офицер.

— Проедете! — уверенно ответил Оська и показал вниз.

Колонна петлюровцев тронулась дальше. Как бы не нагорело Оське за такой совет! По нашему Крутому переулку очень неудобно съезжать на Усатовское шоссе. Обычно в ярмарки, когда по соседнему Успенскому спуску подводы едут на базар, густо упираясь в затылок одна другой, в нашем Крутом переулке пусто. Даже привычные к бездорожью крестьяне не любят проезжать здесь на подводах и предпочитают ехать в тесноте и давке, но по широкой улице. Иногда только по круглым булыжникам Крутого переулка проедет какой-нибудь смелый водовоз, больше никто не любит здесь ездить. Недаром весь переулок зарос подорожником и лопухами.

А Оська посоветовал петлюровцам ехать именно по этой дороге. Им, будет тяжело спускаться — лошади могут слететь вниз со скалы.

Порой гул рвущихся за городом снарядов заглушает громыхание проезжающих перед нашими окнами орудий.

Когда стихают отзвуки разрывов, мы слышим, как дребезжат, подпрыгивая на булыжниках, зеленые снарядные ящики, мы видим, как гаубицы подбрасывают вверх свои тупые, толстые рыльца, закрытые кожаными намордниками чехлов.

Петлюровцы суетятся. Кони их наезжают друг на друга: обвисают тогда постромки. Ездовые сдерживают лошадей, щелкают нагайками, ругаются. Грохот, стук, скрежет орудийных колес и разрывы снарядов наполняют улицу.

— Идите в хату, хлопцы! — позвала нас Марья Афанасьевна.

Ах, какая она надоеда! Нам не хочется уходить. Ведь очень интересно смотреть, как дают дёру петлюровцы, видеть на улице встревоженных крутозадых коней, разглядывать настоящие пушки, слушать лязг их колес.

Идем в хату неохотно, то и дело оглядываясь. Вблизи, за рекой, со свистом проносится снаряд.

— Вот видите, я говорила! — засуетилась тетушка. — А ну, сейчас же в погреб!

Но мы упрашиваем ее подождать. Мы немного, каких-нибудь пять минут, поглядим в окно, а потом, когда петлюровцы проедут, будем спокойно сидеть в погребе столько, сколько она, Марья Афанасьевна, прикажет.

— Пять минут! — заворчала тетка. — А что, если в эти пять минут снаряд разорвется здесь? Что с вами будет?

Не слушая ее, отдернув занавески, жадно смотрим на улицу. Все так же проносятся перед глазами конные петлюровцы, и в просветах забора видны мелькающие колеса пушек.

Внезапно один из петлюровцев тычет в нашу сторону наганом и резким кивком головы приказывает, чтобы мы отошли от окна.

Отпрыгнули назад.

— А что я говорила? — выкрикнула тетушка.

Она проворно захлопывает ставни. В комнате полумрак.

— Живенько в подвал! — закричала тетка.

Мы бежим, но не в подвал.

По узенькой лестнице, что притаилась за печкой в кухне, мы быстро взбираемся на чердак. Здесь жарко и пыльно. Между стропилами, как струны, натянуты веревки. На них развешано высохшее белье. Нагретая солнцем жесть висит у нас над головами. Сквозь ее плотный покров мы слышим орудийные выстрелы. Уже совсем близко — наверно, около Тринитарского костела — затрещал пулемет. Закрыв на задвижку дверь чердака, чтобы тетушка не могла сюда забраться, наклонив головы, осторожно подбегаем к слуховому окну.

Какими странными сверху кажутся петлюровцы! Чудится, что на лакированных седлах подпрыгивают коротконогие горбуны. Над головой просвистел снаряд. Он разрывается у мельницы Орловского, как раз на пути отступающей колонны.

— А знаешь?.. — шепнул мне Оська.

Лицо его взволнованно Глаза блестят. Он весь дрожит.

— Что? — испуганно спросил я.

Оська молчит. Озирается. Он хочет рассказать мне что-то важное, но, видимо, колеблется. Вот он быстро засунул под рубашку дрожащую руку. Вытащил револьвер…

«Да он с ума сошел! Он хочет стрелять? Постой!..»

Но Оська уже высунул дуло револьвера из слухового окна. Прицеливается. Ходуном ходит в его руке револьвер. Где-то близко загудел снаряд, и рядом, почти у меня над ухом, хлопнул револьверный выстрел. Оська-таки выстрелил!

Падаем вниз. Я прижался к глиняному настилу чердака. Мое лицо облеплено паутиной. Что же будет дальше?

Движение на улице сразу как будто остановилось. Только изредка рвутся на Усатовском шоссе снаряды. Постреливают вдали из винтовок. На улице кто-то бранится. Громко. Отчаянно. Доносятся отрывки лающих, хриплых фраз:

— Откуда стреляли?

Со звоном рвут калитку. Захлебывается Куцый во дворе у Гржибовских.

— Оставь! — закричал кто-то. — Опоздаем… Выпрягай коней… Быстрее!

Слышна какая-то возня. Хлопают нагайки. Потом, спустя несколько минут, снова задребезжали орудийные колеса. Мы на цыпочках подкрадываемся к слуховому окну.