Голос земли. Легендарный бестселлер десятилетия о сокровенных знаниях индейских племен, научных исследованиях и мистической связи человека с природой

После восстановления жилищ следующим шагом стало изучение языка. Здесь антикарлайловским девизом у Тома стало: «Исцели индейца – спаси язык». В Карлайле и других миссионерских школах детей били по рукам, а то и что похуже, если они начинали разговаривать на родном языке. Выжившие после таких интернатов уже не учили своих детей родному языку, чтобы не подвергать их риску подобных истязаний. Поэтому с потерей своих территорий вырождались и носители языка. Осталось лишь несколько человек, свободно говоривших на нем, и большинству из них было далеко за семьдесят. Язык оказался на грани исчезновения, подобно вымирающим видам, утратившим свою среду обитания, в которой они могли бы выращивать потомство.

Когда умирает язык, теряется гораздо больше, чем просто слова. Исчезают понятия и представления о мире, свойственные только его носителям и больше никому на всем белом свете.

Язык – это призма, через которую человек смотрит на мир. Том говорит, что даже такие простые слова, как числительные, имеют оттенки значений. Числительные, которые мы использовали для подсчета растений на лугу со священной травой, также имеют отношение к легенде о сотворении мира. Эн ска (én: ska) – один. Это слово ассоциируется с падением Небесной женщины на землю из Верхнего мира. На языке хауденосауни én: ska значит «совсем одна». Но она была не одна, в ее утробе росла вторая жизнь. Текени (tékeni) означает «их было двое». Небесная женщина родила дочь, а та, в свою очередь, стала матерью мальчиков-близнецов, и это уже три – асен (áhsen). Каждый раз, когда люди племени хауденосауни считали до трех на своем родном языке, они подтверждали свою связь со всем Творением.

Растения также являются неотъемлемой частью процесса восстановления связи людей с землей. Место становится домом, когда подпитывает человека и физически, и духовно. Чтобы все вернуть на круги своя и вновь обрести свой дом, необходимо начать с растений. Когда я услышала о возвращении людей в Канациохареке, в моем сознании сразу же возник образ священной травы, и я стала думать, как вернуть это растение на родину.

Одним мартовским утром я зашла к Тому, чтобы поговорить о высаживании весной сладкой травы. Сосредоточившись на мыслях о планах экспериментального восстановления, я забыла, что ни одно дело не должно начинаться, пока хозяева не накормят гостей. И мы сели за большой семейный стол завтракать блинчиками с густым кленовым сиропом. Том, плотно сложенный мужчина, стоял у плиты в красной фланелевой рубашке. Его черные волосы были чуть тронуты сединой, но морщин на лице практически не было, хотя ему уже было за семьдесят. Речь его лилась, как вода из источника у подножия утеса. Истории, мечты и шутки создавали на этой кухне особую атмосферу душевного тепла, подобно аромату кленового сиропа. Он вновь и вновь с улыбкой добавлял в мою тарелку порцию рассказов и легенд; древние учения вплетались в его речь так же естественно, как и замечания о погоде. Нити материи и духа переплетались у него воедино, как полоски черного ясеня со стеблями сладкой травы.

«Что делает потаватоми в наших краях? – спросил он. – Разве твой дом не находится далеко отсюда?»

Вместо ответа мне достаточно было произнести всего одно слово: «Карлайл».

Пока все неторопливо пили кофе, наш разговор коснулся его представлений о будущем Канациохареке. На этой земле он хотел бы видеть работающих людей, которые бы снова научились выращивать традиционные продукты, проводить традиционные ритуалы, связанные с сезонными циклами, не забывали бы произносить важные «слова, которые приходят прежде всего». Он долго говорил о Благодарственном обращении, в котором выражена суть взаимоотношений мохавков с землей. И я решилась задать ему долго мучивший меня вопрос.

После слов, произносимых прежде всех дел, когда мы поблагодарили всех живых существ, я наконец спросила: «А земля когда-нибудь благодарила тебя в ответ?» Том помолчал несколько секунд, затем подложил блинчиков в мою тарелку и поставил передо мной горшочек с кленовым сиропом. Это был лучший ответ, который я когда-либо получала.

После завтрака Том достал из ящика стола мешочек из оленьей кожи, украшенный бахромой, разложил на столе мягкую оленью шкуру и с грохотом высыпал на нее персиковые косточки из мешочка. Каждая косточка была с одной стороны окрашена в черный цвет, с другой – в белый. Он втянул нас в азартную игру, которая заключалась в том, что надо было угадать, сколько белых и черных косточек выпадет после каждого броска. Его кучка косточек росла, а наши уменьшались. Пока мы бросали кости, он успел рассказать, что когда-то ставки в этой игре были очень высоки.