Уверена, что при этом я улыбалась, сидя в своей красной клетчатой рубахе.
Но мужчина не улыбнулся в ответ. Он отложил в сторону карандаш, как будто не было необходимости фиксировать то, что я сказала. «Мисс Уолл, – произнес он, взглянув на меня с разочарованной улыбкой, – должен заметить, что то, о чем вы говорите, не наука. Это совсем не то, чем занимаются ботаники». Но он пообещал помочь мне: «Я записываю вас на курс общей ботаники, чтобы вы узнали, что это такое». Так началась моя учеба.
Мне нравилось воображать, что это были первые цветы, которые я увидела через плечо моей матери, когда розовое одеяльце соскользнуло с моей головы, и их краски заполнили мое сознание. Я слышала, что ранние впечатления могут настроить мозг на определенные стимулы, вследствие чего они обрабатываются быстрее и увереннее, чтобы их можно было использовать снова и снова, потому мы их и помним. Это любовь с первого взгляда. Сквозь замутненный взор новорожденного их яркость сформировала первые «ботанические» синапсы в моем бодрствующем младенческом мозгу, который до тех пор фиксировал только расплывчатую мягкость розовых лиц. Наверное, все взоры были обращены на меня – маленького пухленького спеленутого ребенка, а мой – на астры и золотарник. Я родилась одновременно с этими цветами, и они каждый год возвращались на мой день рождения, вовлекая меня в наш общий праздник.
Люди стекаются к нашим холмам, чтобы насладиться огненной сюитой октября, но они зачастую пропускают возвышенную прелюдию сентябрьских полей. Как будто в дополнение к богатым краскам урожая – персиков, винограда, сладкой кукурузы, тыквы, – поля расцвечиваются полосами золотисто-желтого и пятнами темно-пурпурного. Шедевр!
Представьте себе фонтан, извергающий ярко-желтые гроздья ослепительного фейерверка из хризантем, – так вот это канадский золотарник. Каждый стебель почти метровой высоты – словно гейзер, бьющий струей маленьких сияющих звездочек, нежных и одновременно пышных в своей массе цветков. Там, где почва достаточно влажная, они растут бок о бок со своими идеальными партнерами – новоанглийскими астрами. Это вам не бледные местные многолетники со слабым оттенком лавандового или небесно-голубого цвета. На фоне царственного пурпура этих астр фиолетовый цвет потеряется. Бахрома пурпурных лепестков, напоминающих лепестки ромашек, обрамляет похожий на полуденное солнце диск – золотисто-оранжевый, чуть темнее, чем цвет окружающего золотарника. Каждое из этих растений само по себе совершенство, а когда они вместе, визуальный эффект ошеломляет. Пурпурный и золотой – геральдические цвета короля и королевы луга, королевский кортеж в дополняющих друг друга цветах. Я только хотела понять, почему так происходит.
Почему они держатся рядом, когда могли бы расти по отдельности? Почему именно эта пара? В полях так много розового, белого и голубого. Неужели это великолепное сочетание пурпурного с золотом – всего лишь случайное совпадение? Но еще Эйнштейн утверждал:«Бог не играет в кости со Вселенной». Так в чем же причина? Почему мир так прекрасен? Ведь все могло бы быть иначе: цветы могли бы выглядеть отталкивающе и при этом выполнять свою функцию. Но ведь это не так. Меня заинтересовал этот вопрос.
Однако мой преподаватель сказал: «Это не наука». То есть это не то, что изучает ботаника.
«Это не наука», – заявил он. И ему, умудренному опытом профессору ботаники, работающему в лаборатории, конечно, виднее. «А если вы хотите изучать красоту, то вам дорога в художественное училище». Он напомнил мне о моих колебаниях в выборе колледжа, когда я никак не могла решить, кем стать – ботаником или поэтом. И поскольку мне объяснили, что я не могу делать одновременно и то и другое, я выбрала растения. Он сказал мне, что наука – это не про красоту и не про то, что связывает растения и людей.