Голос земли. Легендарный бестселлер десятилетия о сокровенных знаниях индейских племен, научных исследованиях и мистической связи человека с природой

Yawe – это одушевленная форма глагола to be (быть): я есть, ты есть, она/он есть. Когда мы говорим о тех, кто наделен жизнью и духом, мы должны использовать слово yawe. Но вот странное лингвистическое совпадение: имя бога Яхве (Yahweh) из Ветхого Завета и слово yawe из языка аборигенов Нового Света произносятся одинаково. Думаю, это потому, что оба они означают – быть, то есть иметь дыхание жизни внутри себя, являться следствием процесса Творения. В каждом предложении язык потаватоми напоминает нам о нашем родстве со всем одушевленным миром.

Английский язык не имеет такого большого набора средств выражения уважения к одушевленности. В английском – либо человек, либо вещь. Наша грамматика загоняет нас в тупик следующим выбором: либо существо, не являющееся человеком, вещь – оно (it); либо оно относится к определенному роду – он, она (he, she). А где же слова для обозначения существования другого живого существа? Где наше yawe? Мой друг Майкл Нельсон, специалист по этике, который много размышляет о моральном аспекте явлений, рассказал мне о своей знакомой, полевом биологе, которая работает с живыми существами, «отличными от людей». Большинство объектов ее внимания не ходят на двух ногах, а потому ее язык изменился, подстроившись под эти реалии. Бывает, она ползает на четвереньках по тропе, изучая следы лося и бормоча: «Кто-то здесь уже прошел сегодня утром». А порой, вытряхивая из своей шляпы муху-златоглазку, произносит: «У меня кто-то в шляпе». Кто-то, а не что-то!

Когда я отправляюсь в лес со своими студентами, рассказывая им о дарах растений и о том, как правильно называть их по именам, я стараюсь помнить о своем языке, соединяя лексику науки с грамматикой одушевленного. И хотя им все равно предстоит усвоить научные термины и латинские названия, я надеюсь, что мне также удается научить их воспринимать окружающий мир как живущих по соседству друг с другом существ, чтобы они поняли, как писал экотеолог Томас Берри, что «мы должны говорить о Вселенной как о сообществе субъектов, а не совокупности объектов».

Однажды, сидя на берегу бухты – «вийквегамаа» – со своими студентами-экологами, я поделилась с ними этой идеей одушевленного языка. Молодой человек по имени Энди, болтая ногами в прозрачной воде, задал мне важный вопрос. «Погодите-ка, – сказал он, пытаясь осознать это лингвистическое различие, – не означает ли это, что, говоря и думая по-английски, мы присваиваем себе право относиться к природе неуважительно, отказывая всем остальным представителям мира живой природы в праве считаться индивидуумами? А ведь все могло быть иначе, если бы в английском не использовали местоимение “это”!»

Он сказал, что это открытие для него, как пробуждение ото сна, как будто в нем проснулись какие-то смутные воспоминания. Одушевленность мира – это то, о чем нам подсознательно всегда было известно, но язык одушевленности балансирует на грани исчезновения, и это проблема не только аборигенов, но и каждого из нас. Маленькие дети говорят о растениях и животных как о людях, наделяя их индивидуальностью, способностью мыслить и сопереживать, пока мы не объясним им, что это не так. Мы быстро переучиваем их, заставляя забыть обо всем этом. Когда мы говорим детям, что дерево – это не «кто», а «что», мы превращаем этот клен в неодушевленный объект. Тем самым мы воздвигаем между нами барьер и освобождаем себя от моральной ответственности, открывая простор для эксплуатации. Произнося «это», мы превращаем землю в «природные ресурсы». Если клен – «это», значит, мы без угрызений совести можем взять в руки пилу, но если клен – «он», мы дважды подумаем, прежде чем сделать это.

В разговор вступил другой студент, возражая Энди: «Но мы не можем говорить “он” или “она”. Это было бы антропоморфизмом». Эти ребята – хорошо вышколенные биологи, которых недвусмысленно проинструктировали, что нельзя приписывать человеческие свойства объекту исследования, другому виду, это «смертный грех», ведущий к потере объективности. А Карла добавила: «К тому же это неуважение по отношению к животным. Мы не должны проецировать на них свое восприятие. У них есть свои способы познания мира, и они не просто люди в меховой одежде». Энди парировал удар: «Но мы не можем утверждать, что они не являются живыми существами на том лишь основании, что они не люди. Разве не будет проявлением большего неуважения полагать, что мы – единственный вид, представителей которого можно считать индивидуумами? Высокомерие английского языка заключается в том, что единственный способ считаться одушевленным, достойным уважения и сочувствия – это быть человеком».