Голоса

Но, увы, я не могла даже просто посмотреть в дальний конец комнаты! К этому я оказалась пока не готова; мне нужно было собраться с силами. Я подошла к столу, под которым когда-то устраивала себе домик и воображала, что я — медвежонок в своей берлоге. Я поставила на стол светильник, положила руки на столешницу ладонями вниз и крепко прижала их к гладкой деревянной поверхности, чтобы почувствовать, какая она приятная на ощупь, какая прочная и гладкая. И тут увидела на столе книгу.

Мы оба всегда перед уходом аккуратно ставили книги на прежние места; эту привычку к порядку Лорд-Хранитель перенял еще от своей матери, а она была для него таким же учителем, каким и он для меня. Но этой книги я еще никогда не видела. Судя по виду, она не имела отношения к наиболее древним. Должно быть, это была одна из тех книг, которые люди тайком принесли Лорду-Хранителю, чтобы он их спрятал, спас от жрецов всеразрушающего Аттха. А я тогда особенно увлекалась великими поэтами прошлого, стараясь как можно больше узнать о них и хоть немного разобраться в том знании мира, которым они обладали, так что я почти не заглядывала в те шкафы, где стояли эти случайно спасенные и куда более новые книги. Должно быть, Лорд-Хранитель выбрал эту книгу специально для меня и оставил на столе, пока я во второй раз ходила на рынок вместе с Грай.

Я открыла книгу и увидела, что это не рукописное издание, а печатное — то есть она изготовлена с помощью тех металлических буковок, которые теперь используют в печатных мастерских Бендрамана и Урдайла; Лорд-Хранитель объяснил мне, что так можно легко сделать сразу хоть тысячу экземпляров. Я прочла название: «Хаос и Дух: космогония», а под ним стояло имя автора: Оррек Каспро, а еще ниже — имена печатников: Берре и Холавен из Деррис-Уотера, Бендраман. На следующей странице имелся эпиграф: «Посвящается Меле Аулитте из Каспроманта, о которой я всегда буду помнить с нежностью и любовью».

Я села за стол — лицом к темному концу комнаты. Я по-прежнему не могла заставить себя посмотреть туда, но и повернуться к этому мраку спиной мне было страшно. Я придвинула лампу поближе и стала читать.

Проснувшись, я обнаружила, что по-прежнему сижу за столом, голова моя лежит на раскрытой книге, а за окном уже брезжит рассвет. Лампа давно потухла. Я продрогла до костей, а руки мои настолько затекли и окоченели, что я едва сумела начертать в воздухе нужные буквы, чтобы выйти из комнаты.

Я тут же бросилась на кухню и, раскрыв дверцу топившейся плиты, чуть не влезла туда, пытаясь согреться. Иста что-то ворчала, а Соста, как всегда, несла какую-то чушь, но я их не слушала. Потрясающие слова из только что прочитанной поэмы волнами всплывали в памяти, туманя мое сознание; нет, скорее эти строки были похожи на ширококрылых пеликанов, летящих над водой. И, кроме них, я ничего не слышала, не видела и не чувствовала.

И тут Иста встревожилась по-настоящему, решив, что у меня лихорадка. Протягивая мне чашку горячего молока, она сказала:

— Выпей-ка побыстрее, глупая девчонка! С какой такой стати ты болеть-то вздумала? Да еще теперь, когда у нас в доме гости! Немедленно пей! — Я послушно выпила молоко, поблагодарила ее, пошла к себе и, тут же рухнув на постель, проспала мертвым сном почти до полудня.

Грай и ее мужа я нашла во дворе возле конюшни; там же была львица Шетар и их лошади; там же, естественно, торчали и Гудит с Состой. Соста, похоже, даже о шитье приданого позабыла. Теперь она все время слонялась возле Оррека Каспро, таращила на него глаза и обмирала от восторга. Гудит был занят тем, что седлал высокого рыжего жеребца, а Грай и Оррек отчаянно о чем-то спорили. Нет, они не ругались, но явно никак не могли прийти к согласию. Как у нас говорят, «не было у них в душе Леро».

— Да не пойдешь ты туда один, и все! — горячилась Грай, а он возражал:

— Но ведь тебе-то туда никак нельзя! — И, похоже, так они пререкались уже давно.

Вдруг Оррек обернулся, заметив меня, и на мгновение я тоже обмерла, вытаращив глаза, как Соста, и понимая, что именно этот человек и сочинил ту поэму, от которой я всю ночь не могла оторваться, которая взбаламутила мне всю душу. Впрочем, смущение мое быстро прошло. Передо мной действительно стоял Оррек Каспро, но только не великий поэт, а обыкновенный встревоженный мужчина, который никак не может переспорить свою жену и все воспринимает чересчур серьезно. Он был нашим гостем и очень мне нравился!

— Вот рассуди нас, Мемер, — сказал он. — Ведь люди вчера на рынке видели Грай? Причем вместе с Шетар, верно? Ее видели там сотни, десятки сотен людей!

— Ты прав, — охотно подтвердила Грай, прежде чем я успела хотя бы рот раскрыть. — Но ведь в фургон-то никто не заглядывал! Ведь не заглядывал, правда, Мемер?

— Нет, — пробормотала я, — вряд ли.

— Тогда, значит, так, — продолжала она. — Твоя жена еще на рыночной площади спряталась в фургоне и теперь сидит дома, как и подобает добропорядочной женщине. А возле дворца из фургона вылезет твой слуга, дрессировщик твоего льва; он-то вместе с тобой и отправится к ганду.

Оррек упрямо помотал головой.