Голоса

— Вы хотите спросить, не дышал ли я неровно к своей подопечной? — догадался Андрей Михайлович, тоже улыбаясь, и снова — только краем губ. — Нет. Н-нет, — повторил он с долгой «н» и пояснил: — Моя заминка в этом втором «нет», конечно, естественна, когда такой вопрос задаётся про молодую красивую женщину и одинокого мужчину. Но я, во-первых, считал, что есть определённые границы и правила, которые для преподавателя так же священны, как для монаха — его обеты. Во-вторых, я никогда не забывал, что Насте — двадцать пять лет, а мне — тридцать девять, что она — красавица и умница, у которой всё впереди, а я — уже потрёпанный жизнью мужичок, что, проще говоря, она не моего поля ягода. Вообще, в любой юной и привлекательной женщине есть это торжество, это осознание своей высокой цены, так что рядом стушёвываешься и начинаешь думать про себя: ты-то куда, со свиным рылом да в калашный ряд? Понаблюдайте… Вам нужно было видеть Настю тогда: высокая, сильная, яркая, с прекрасными тёмно-русыми волосами, чуть волнистыми, она их то схватывала резинкой, то разбрасывала по плечам. Да и куда бы я её привёл, в конце концов?! В комнату тесной «хрущёвки», где жил вместе со своими родителями? Дело, кроме того, осложнялось тем, что Настю я помнил ещё студенткой бакалавриата, с её третьего курса, после — магистранткой, и всё это время она мне несколько юмористически давала понять, что она мне симпатизирует. То есть, если вы понимаете, понарошку симпатизирует, это превратилось в своего рода безобидную игру, её сокурсники тоже включились в эту игру и отпускали беззлобные шутки по этому поводу, которые она не без удовольствия поддерживала. Именно потому они и позволяли себе эти шутки, что все, включая меня, осознавали юмор ситуации. Я однажды тоже не удержался и заметил:

«Похоже, это превратилось у вас в спорт своего рода».

«Что именно?» — не поняла Настя.

«Ну как же: вот это ваше невинное притворство по поводу вашей якобы огромной симпатии ко мне, которым вы всё время пытаетесь вогнать меня в краску».

Тут Настя покраснела сама — да не просто покраснела! Вспыхнула как маков цвет — и без слов вышла из аудитории.

— Прямо на уроке? — ахнул автор этого текста.

— Нет, на перемене. После она дулась на меня ещё как минимум две недели.

Но это я отвлёкся. В тот вечер я передал свою просьбу, и Настя принялась шутливо отнекиваться: мол, и опыта у неё не хватает, и времени совсем нет. Я стал уговаривать, а она продолжала отнекиваться. Неизвестно, сколько бы это длилось, если бы я не решил положить этому конец и не заговорил начистоту:

«Понимаете, Настя, Владимир-Викторычу позарез надо выиграть этот грант, да любой грант, но желательно именно этот, президентский. Он получает себе тогда, образно выражаясь, медальку на китель и пересаживается в кресло замдекана или секретаря Учёного совета. А я, может быть, в его кресло. Но меня не эти честолюбивые планы волнуют, а просто мне очень нужны деньги. Я хочу сложить печь или камин в своём доме и наконец-то съехать от родителей, а то, честное слово, и смешно, и неловко: уж седина в бороде, а до сих пор у них путаюсь под ногами. И óкна до сих пор не поставил: хоть бы для первого этажа заказать окна! Видите, как всё просто?»

Настя тут замолчала и молчала, наверное, полминуты, я даже испугался, что нас рассоединили. Заговорила:

«Это всё правда, Андрей Михайлович?»

«Чистая правда, Настенька!» — уверил я её.

«Я всё сделаю, — пообещала моя аспирантка совсем другим тоном. — Если вам это нужно, я всё обязательно сделаю».

[13]

— И она действительно села за заявку в тот же день. Перезванивала мне, чтобы уточнить: какое у моей научно-популярной книги будет название?

««Голоса перед бурей: опыт художественно-исторического исследования российского общества периода 1914–1917 годов»», — сказал я едва не первое, что пришло на ум.

«И ещё здесь спрашивают: в чём будет особенность книги и исследовательского метода?»

«Ой, Господи, Настя, да пишите первое, что в голову приходит! Там, «полифоничность изложения», «амальгама художественного и научного подходов», multifaceted vision of events…»

«Что это такое — малтифэситед вижн?»

«Многофасеточное видение событий, то есть как бы одного и того же — с разных ракурсов».

«А что это значит?»

«Понятия не имею! — беззаботно отозвался я. — Но звучит красиво, разве нет?»

«Но ведь… Андрей Михайлович, это же просто слова? — продолжала сомневаться Настя. — За ними ничего не стоит?»

«Открою вам тайну, Настенька: в науке пять десятых того, что пишется, — это просто слова, за которыми ничего не стоит. Или девять десятых».

«Вы, Андрей Михалыч, цинично разрушаете мою веру и лишаете меня научной невинности!» — попеняла мне моя аспирантка.

«Ну, слава Богу, что только научной!» — отшутился я. Мы, кажется, даже посмеялись.