Голоса

— Ох, откуда же мне знать! — вздохнул Могилёв. — При всех тогдашних условиях, в той реальной обстановке, наверное, да. Но, повторюсь: я не знаю! Боюсь, и никто никогда этого не узнает. Где такие весы, чтобы это взвесить? Кто способен их сконструировать?

[25]

— Итак, — продолжал историк, — эксперимент мы отвергли. Оставался суд. Но вот формат суда заставлял поломать голову.

Кто, если поразмыслить, мог судить генерала Алексеева? Или «белая», или «красная» сторона. По сути же — ни те, ни другие. Сам государь через несколько дней после отречения попал под арест, который закончился, как всем известно, подвалом Ипатьевского дома. Какой уж был из него судья! Представители «белой мысли» в эмиграции? Но для них генерал Алексеев как, по сути, создатель Добровольческой армии, как некто, кто зажёг свою «одинокую свечу», оставался героем, едва ли не «иконой», если вспомнить определение моего студента, а на иконах не бывает пятен. Кроме того, Алексеев скончался в Екатеринодаре в восемнадцатом году, итак, для эмиграции он оказывался ещё и погибшим воином белого движения, а мёртвые сраму не имут.

Но и большевикам судить Алексеева не пришло бы в голову. Почему, спросите? Да потому что он, один из генералов Белой гвардии, по сути был одним из военачальников государства — ну, псевдогосударства, быть может, — с которым молодая Советская Россия находилась в состоянии войны. По общим нормам генералов армии неприятеля не судят. С ними просто сражаются. История знает едва ли не единственный пример суда над офицерами державы, проигравшей в войне, это — Нюрнберский трибунал. Но и генералов армии Вермахта судили за военные преступления, а вовсе не за исполнение ими своих обязанностей. Михаил Васильевич себя никакими военными преступлениями не запятнал.

Что ж, исторический суд, суд «в костюмах» отпадал. Шульгина — точней, его философское наследие — в рамках нашего проекта судили, если вы ещё помните, люди-идеи или, точней, люди-архетипы. Но что было уместно в отношении одного из главных идеологов монархизма, для генерала царской армии никак не подходило.

Тогда мне пришла в голову вот какая мысль. По разным причинам, сказал я группе, мы находим неудобным судить Алексеева от имени наших персонажей. Что, если нам судить его от нашего собственного имени?

(В скобках: одной из причин делать именно так, не названной, но той, которую все держали в уме, было глубина спонтанного погружения в образ участников лаборатории, а также родившаяся в результате неожиданная ожесточенность. Осторожней надо с этим историческим театром, и очень вовремя Тэд щёлкнул своей хлопушкой.)

Да, мы отказались от этого формата в самом начале, продолжал я, и отказались из соображений неуместности: кто — мы, и кто — наши подсудимые? Но ведь намечаемый суд вовсе не собирается исследовать вопрос моральной вины начальника штаба верховного. Нам интересен, как верно отметил Альфред, чисто юридический аспект: была ли нарушена генералом воинская присяга? И вот здесь мы вполне можем высказаться — в качестве историков. Конечно, наши мелкие личности на фоне фигур того времени выглядят бледно, мы рядом с ними — карлики на фоне гигантов. Но ведь и карликам разрешается иметь своё пигмейское мнение. И кошка может смотреть на короля.

Что ж, мы уже собрались было поставить мою мысль на голосование — и здесь нас всех удивил Альфред.

Наш «Милюков» взял слово и заявил: он, с одной стороны, не против суда, и даже в предложенном формате. С другой, едва ли кто-то сформулирует позицию обвинения этого суда подробней и детальней, чем он, Штейнбреннер, уже сделал это в своей статье…

«Когда хоть ты успел?» — поразился Иван, глядя на него взглядом, в котором не чувствовалось большой симпатии.

«Вчера вечером, — пояснил Альфред со скромным достоинством. И продолжил: так не лучше ли нам всем сначала выслушать его статью, которую он готов прочитать? Именно это он и собирался предложить в ходе нашей несколько чрезмерно оживлённой дискуссии, когда его перебили. После могут быть высказаны мнения как «за», так и «против», а уже по завершении полемики следует определить виновность или невиновность Алексеева голосованием, по возможности — тайным, хотя он лично вовсе не настаивает на тайном и готов к открытому.

«Нет уж, я попрошу тайное! — несколько резко возразил Иван. — Пусть после никто не говорит, что на него давили».

Других возражений не поступило. Ну, а коль скоро слушать статью — дело более простое, чем готовиться к суду, идея Альфреда была тут же проголосована и принята. Наш «профессор» вышел к лекторскому месту, где до него стоял «наштаверх».

[26]

Виновен ли Алексеев?

В свете внимания современного общества к последним годам существования Российской Империи особый интерес приобретает проблема персональной ответственности за отречение Николая II каждого из участников и активных действующих лиц этого события. Среди всех них генерал Михаил Васильевич Алексеев, начальник штаба верховного главнокомандующего, видится почти что ключевой фигурой.