Голоса

Позволим себе ради привлечения внимания читателя сосредоточить, даже с ущербом для смысла, предмет настоящей статьи в одном броском вопросе, в сокращённом виде также вынесенном нами в заголовок.

Имеется ли личная вина генерала Михаила Васильевича Алексеева в отречении Николая II и, если она имеется, то какова степень этой вины?

Оговоримся, что в исследуемом предмете нас интересует преимущественно не религиозный и не этический, а почти исключительно юридический аспект дела. Принимая это во внимание и ради избежания бессмысленных спекуляций, ради, так сказать, сужения области поиска перефразируем наш вопрос:

Мог ли в случае провала февральского мятежа генерал Алексеев предстать перед судом Российской Империи и быть осуждён за государственную измену или нарушение воинской присяги?

Забегая вперёд, скажем, что ответ на этот вопрос не может быть дан однозначно, так как будет зависеть от способа рассмотрения проблемы, от, так сказать, избранной нами юридической парадигмы — и, безусловно, от решения смежных проблем, решить которые окончательно на современном уровне исторического осмысления темы не представляется возможным.

Вот одна из таких смежных проблем: являлась ли Российская Империя в феврале 1917 года самодержавным государством по образцу, если угодно, азиатских деспотий или конституционной монархией?

Выбор первой альтернативы предполагает, что император в качестве источника высшей власти и высшей законности, как всевластный правитель и верховный судебный арбитр, фактом своего отречения освободил Алексеева от воинской присяги и «помиловал» его в качестве возможного — или действительного — преступника. (Оставляем за скобками настоящей статьи вопрос о юридичности самого этого отречения, который в современной историографии, как известно, является дискуссионным. При этом в указанной дискуссии мы безусловно занимаем позицию сторонников его легальности, рассматривая этот государственный акт как допустимую дерогацию.)

Выбор второй требует от нас внимательного изучения действий генерала Алексеева в конце февраля — начале марта 1917 года.

Ниже — несколько фактов.

1. Запрашивая своей циркулярной телеграммой № 1872 от 10:15, 2 марта 1917 г., мнение о необходимости отречения у командующих фронтами, Алексеев безусловно выходит за пределы своих полномочий и нарушает если не букву, то, как минимум, дух присяги [Отречение, 163].

2. В конце 1916 года князь Георгий Евгеньевич Львов посещает Алексеева, который поправляет здоровье в Севастополе, чтобы склонить его участвовать в готовящемся заговоре. Алексеев отказывается, так как в плане Львова речь идёт о цареубийстве. Однако, что характерно, Николая II он не ставит в известность об этой беседе [Кобылин, 180]. Такая «забывчивость», без всякого сомнения, является нарушением и буквы, и духа воинской присяги.

3. Предложенный Временным комитетом Государственной Думы проект отречения, по свидетельству Родзянко, готовится в Ставке в офицерской среде [Кобылин, 234]. Вообразить, что начальник штаба верховного не знает об этом проекте, не представляется возможным. Итак, о проекте отречения, о готовящемся заговоре Алексеев знал, но не сообщил, и это, разумеется, составляет нарушение присяги.

4. Император, осведомлённый о волнениях в расквартированных в Петрограде резервных и формирующихся частях, просит начальника штаба верховного усилить Петроградский гарнизон гвардией. Тот «забывает» об этой просьбе [Кобылин, 182]. Налицо прямое неисполнение распоряжения верховного главнокомандующего, что в условиях военного времени составляет преступление.

5. Именно телеграмма Алексеева от 28 февраля 1917 г., не согласованная с императором, фактически остановила продвижение «карательного отряда» Николая Иудовича Иванова, направленного Николаем II в Петроград для усмирения беспорядков [Кобылин, 284]. Речь идёт уже не о неисполнении приказа, но о прямой отмене приказа императора, и только академический характер этой статьи мешает нам отметить это очевидное преступление множественными восклицательными знаками.

И последний факт, который расположим вне списка. Уже после отречения Николая II Алексеев исполняет распоряжение Гучкова не передавать армии последний, «прощальный» приказ императора, хотя для нового режима этот приказ Николая II, не содержит никакой опасности, призывая солдат и офицеров сплотиться вокруг Временного правительства. Обратим внимание на то, что в рамках продолжающего действовать законодательства — а оно продолжает действовать до тех пор, пока новым режимом не установлены новые законы или юридические нормы — начальник штаба верховного главнокомандующего подчиняется непосредственно верховному главнокомандующему, но не военному министру [Кобылин, 335]. Такой отказ выполнить просьбу бывшего императора, разумеется, сам в себе не составляет ни государственной измены, ни нарушения присяги, поскольку сама она «упразднена» актом отречения. Но он характеризует личность Алексеева, одновременно давая своего рода ключ к разгадке его мотивов.