Голоса

«Марта, может быть, тебе водички?» — спохватилась наконец Лиза.

Марта покачала головой, верней, медленно повела ей из стороны в сторону.

«Нет, мне хорошо, — ответила она каким-то новым голосом. — Хотя… ты права, пойду умоюсь. Сделать бы ещё что с этой публикой у дверей». С этими словами она вышла из аудитории.

Штейнбреннер заговорил вновь:

«Я понимаю, что все сейчас находятся во власти эмоций, и именно поэтому мой долг как единственного человека, способного избежать этой самоиндукции и аутосуггестии, — поставить вопросы, которые остались вне поля нашего рассмотрения. Мне хочется познакомить со своими выводами пару-тройку человек, которые способны рассуждать безэмоционально».

Ада со вздохом пересела к нему, и они оба принялись о чём-то толковать вполголоса. Иван через некоторое время к ним присоединился (тоже, кажется, без большого удовольствия).

Алёша подошёл ко мне и, сняв, протянул мне свой китель, причём не просто так, а будто с некоторым смыслом.

«Вы можете его оставить на весь апрель», — предложил я.

«Нет, спасибо! — отозвался Алёша, какой-то повзрослевший. — Я точно не надену его сегодня, хоть вы меня режьте. А про весь апрель — я хотел с вами поговорить. После занятий, наверное…»

Я кивнул.

[17]

— Пока я разговаривал с Алёшей — продолжил рассказчик, — выяснилось, что «безэмоциональная», мозговая часть нашей группы, посовещавшись, решила готовить «суд истории над гражданкой Кшесинской». Я немного удивился, но не подал виду: в конце концов, этот метод мы ещё не использовали, а испробовать стоило каждый.

Как-то само собой стало ясно, что Ада будет председателем суда, а Альфред — обвинителем: это вытекало и из их собственных интересов, и из характеров их персонажей. Я не возражал, но отметил, что им лучше остаться совершать суд от лица своих героев: в конце концов, «министр юстиции Керенский» звучит куда представительней, чем «студентка четвёртого курса Ада Гагарина». Они оба с этим согласились.

Оставалось найти защитника. Алексею, казалось бы, сам Бог велел быть таким защитником, даже по греческому смыслу его имени, но он вышел, как только «рабочая мини-группа» из Ивана, Альфреда и Ады начала привлекать к обсуждению суда остальных. Вслед за Мартой, наверное. Это могло бы вызвать смешки, но нет. Напротив, Лиза, глядя на закрытую им дверь аудитории, произнесла вполне серьёзно:

«Если у этих двоих что-то сложится, то и слава Богу — Андрей Михайлович, правда? Они ведь оба невинны, как… как…»

«Как овцы», — закончила за неё Лина.

«Верно, как овцы, — согласилась Лиза, не замечая невольной грубости выражения. — Лёша, думаю, и с девушкой-то ни разу не был, а про Марту вообще молчу…»

Я вслух заметил, что теперь мы, кажется, потеряли естественного адвоката для подсудимой. Штейнбреннер немедленно возразил: дескать, Цесаревич никак не может выступить на суде адвокатом, во-первых, потому что никогда не имел юридического склада ума, а во-вторых и в главных, потому, что после Февральской революции личной свободой не пользовался, гипотетическое же судебное заседание с участием Милюкова и Керенского могло произойти только во временнóм промежутке от Февраля до Октября. Против такого крючкотворческого подхода можно было бы сказать многое, но у меня не было никакого желания с ним спорить. Вместо этого я позвал Герша:

«Василий Витальевич! Может быть, вы в качестве верного монархиста не откажетесь быть защитником?»

Борис Герш пожал узкими плечами (кстати, обращение к нему по имени его персонажа он счёл чем-то совершенно естественным, даже виду не подал). Вздохнул:

«Увы, неверного, то есть не оставшегося верным… Я не против, я бы даже хотел. Но у меня не немецкий ум, а самый что ни на есть русопятский! Я поэтому не смогу дать настоящего отпора господину Милюкову, который сейчас готовит обвинение… Андрей Михайлович, может быть, вы?»

Идея, кажется, понравилась: со всех сторон раздались возгласы одобрения. Ада, тоже улыбнувшаяся мысли, правда, заметила:

«Ради справедливости должна сказать, что Андрей Михайлович тоже должен взять на себя роль кого-то, кто был жив в 1917 году. Иначе это будет… несимметрично, что ли! Вот хоть этот — великий князь Андрей-как-его-там…»

«Андрей Владимирович, который не отличался особым умом, — тут же вставил Иван Сухарев и сразу покаялся: — Извините! Но я же не про вас».