Голоса

— Вы имеете в виду то, что я буду описывать не саму историю, а тех, кто работал с историей, писать исследование про исследователей? — догадался я.

— Именно.

— Да, это правда… но что же делать! Время жизни ограничено, а я — не Александр Солженицын, чтобы покушаться на создание нового «Красного колеса».

— А ведь он тоже не успел закончить свой труд, не знаю, конечно, насколько уместно «тоже» — мы ведь что-то закончили, хотя некто и скажет про нашу работу: «Гора родила мышь», — проговорил Могилёв, как бы размышляя вслух. — Кстати, наша работа в моих глазах, по крайней мере, была отчасти полемикой с Солженицыным и с теми акцентами, которые он невольно — невольно, подчеркну — расставлял. При этом, сумей он довести своё «Красное колесо» до конца, мы бы, возможно, даже не приступили к «Голосам» — зачем идти уже пройденным путём? А тут тропинка оборвалась в снегу, и захотелось протоптать её дальше.

— Вот видите, как интересно! Пожалуйста, рассказывайте.

Андрей Михайлович развёл руками.

— Я даже не знаю, с чего начать! — шутливо отозвался он.

— С самого начала.

— Хорошо, но «с самого начала» в моём случае означает, пожалуй, с моей юности. Неужели это тоже важно?

— Безусловно, — подтвердил я.

[4]

— Так и быть, я готов начать с юности, злоупотребляя вашим терпением, — заговорил рассказчик. — Я вырос в православной, воцерковлённой семье. Матушка пела на клиросе, а отец…

— … Был священником?

— Не угадали: реставрировал иконы и фрески. Он уже нежив, царствие ему небесное. Предполагалось, что по духовной линии может пойти ваш покорный слуга. Обсуждалось даже, что я мог бы закончить старшие классы в православной гимназии…

— А что помешало?

— Да, видите, просто не было в девяносто втором году достаточного числа православных гимназий, они только-только начали появляться! Одна, например, за год до моего окончания девятого класса открылась в… — собеседник назвал один из небольших городов в нашей области[2], - не так уж далеко. Но этот город — совсем глухая провинция… и где жить старшекласснику, и на что? Хотя, кажется, отец звонил директору гимназии, строились серьёзные планы. Родители решили, что мне, так и быть, следует закончить свою школу в областном центре, но пробовать поступать в духовную семинарию — или уж сразу в Московскую духовную академию, если сподобит Господь. Ну что же, я готовился к этому, посещал катехизические беседы с батюшкой, штудировал толстый томик «Закона Божия». А поступил в итоге…

— Куда?

— На факультет иностранных языков в педагогический университет. Почему — и сам затрудняюсь сказать: что-то толкнуло. Чувство протеста, пожалуй. Я не «русский интеллигент», даже и близко нет! Пошлое название и пошлое сословие — в России со времён «Вех» ничего не поменялось, и по-прежнему можно подписаться под каждым веховским словом. Но если и есть во мне некая интеллигентская жилка, то она — именно в готовности к фронде, к нежеланию подчиняться тому, что решили за меня и до меня. Я при этом не был враждебен Православию, отнюдь! Я — как бы сказать это? — считал, что оно от меня никуда не уйдёт и что не нужно в Церковь вступать желторотым юнцом, ничего не знающим и не умеющим: невелико будет приношение.

Однако в семье меня не поняли, отношения с родителями охладели, и к последнему курсу я переехал вместе с одним приятелем на съёмную квартиру.

— Небось, и девочки появлялись на этой квартире? — не смог я удержаться от вопроса. — Простите, если…

— Сейчас, сейчас! Девочки будут совсем скоро…

[5]

— Окончание вуза поставило меня перед выбором: армия, сельская школа или аспирантура. Армия в ельцинские времена была местом несколько чрезмерно грубым и по царившим в ней нравам больше смахивала на тюрьму, чем на армию порядочного государства. Впрочем, не оправдываю себя, а всего лишь поясняю причины, по которым не захотел тогда призываться: я не видел большой доблести сражаться со старослужащими ножкой от табурета и пасть в этом сражении с проломленной головой. Возможно, в таких мыслях была доля высокомерия, некоего пошлого снобизма… но, повторюсь, я просто рассказываю свою историю, а не делюсь душевными терзаниями. Я выбрал сельскую школу, но при этом сумел сдать вступительные экзамены в аспирантуру. Причём по специальности «отечественная история», о чем ещё за два месяца до получения диплома специалиста даже и не думал, представьте себе!

— Почему именно история?

— Так сложилось. Дело в том, что свой диплом я писал по стилевым и грамматическим особенностям английской письменной речи начала XX века. Среди прочего я пользовался мемуарами Генбури-Уильямса, или Ханбери-Уильямса, как обычно записывают его имя. Его воспоминания — это, фактически, беллетризованный дневник.

— Увы, не слышал этой фамилии, — пришлось признаться автору.