Голоса деймонов

Всю жизнь мне очень нравились эта могила и эпитафия, а с ними и сама мисс Годдард. Я ровным счетом ничего о ней не знаю. Будь я у меня время, я бы непременно провел пару часов в архивах графства, чтобы отыскать следы актрисы по имени София Годдард в Норвиче конца XVIII века. Ее явно очень любили, многие ею восхищались. Наверняка кто-то написал ее портрет: людям всегда нравились картинки с молоденькими актрисами — нравятся и сейчас. Возможно, он по сей день висит в каком-нибудь городском доме или в антикварном магазине с табличкой: «Неизвестная молодая женщина, конец XVIII в.». В нем сокрыта история, и даже несколько.

Но сегодня вечером меня больше занимает соответствие эпитафии теме выступления. Я не исповедую никакую религию; не думаю, что есть Бог; с большим трудом понимаю, что подразумевается под «духовным» и «духовностью», но я, наверное, смогу кое-что сказать о моральном образовании и думаю, что оно имеет отношение к тому, как мы понимаем истории. Поэтому-то я и начал с могилы мисс Годдард.

«Великая школа нравов, ТЕАТР». В 1801 году еще можно было сказать такое без риска, что тебя неправильно поймут или заподозрят в иронии. Публика, посещавшая спектакли мисс Годдард, действительно верила, что театр — это особое место, куда ходят за наставлениями или просвещением в вопросах морали и нравов.

Могила Софии Годдард

И потому, когда гравер вырезал на надгробии мисс Годдард эти слова «…великую школу нравов, ТЕАТР», это не стало поводом для скандала. Мало кто не согласился бы, что театр способен наставить человека на путь нравственности. Нет, вы вряд ли пошли бы смотреть пьесу специально, чтобы стать более нравственным человеком: свежая арлекинада или пантомима, скорее всего, больше запомнилась бы смешными сценами и превращениями, чем этическими уроками, но все же в общем и целом после целого сезона (или даже целой жизни походов в театр) разных спектаклей — сентиментальных, героических, трагических, комических — зрители оставались с ощущением, что этот обширный и смешанный опыт некоторым образом способствовал их нравственному образованию. Они не могли не заметить, что некоторые линии поведения героев (например, щедрость и способность прощать) приводят к счастливому финалу и всячески восхваляются, в то время как другие (алчность и обман) ведут к финалам несчастливым и порицаются. Третьи виды поведения (самоотречение, благородное самопожертвование) при этом обычно имеют печальные последствия в локальном масштабе, зато высоко превозносятся в глобальном, так как приносят счастье другим людям. Различается и тонкость подачи: и какая-нибудь разнузданная мелодрама, и «Макбет» расскажут зрителю, что убивать нехорошо, но шотландская пьеса сделает это, показав, какое воздействие убийство Дункана произвело на самого убийцу. Участь Макбета убеждает нас, что убийство ужасно не только для жертвы, но и для убийцы. Так работало образование в великой школе нравов.

Но не только театр оказывал образовательное воздействие на аудиторию. Примерно в то же самое время Джейн Остин написала эти знаменитые строки из «Нортенгерского аббатства»:

Ах, это всего лишь роман! «‹…› Это всего лишь „Цецилия“, или „Камилла“, или „Белинда“, — или, коротко говоря, всего лишь произведение, в котором выражены сильнейшие стороны человеческого ума, в котором проникновеннейшее знание человеческой природы, удачнейшая зарисовка ее образцов и живейшие проявления веселости и остроумия преподнесены миру наиболее отточенным языком»[87].

Романы Джейн Остин занимаются именно этим. Задумайтесь, что происходит в «Эмме», особенно в том эпизоде, где Эмма бездумно грубит бедной старой мисс Бейтс, и в следующем за ним диалоге. Мистер Найтли старше Эммы; она восхищается им, не подозревая, что растущее в ней чувство — это любовь. И она глубоко смущена, когда он говорит ей: