Обрывки
Юки просыпается ночью, вырванная из беспокойного сна глухим протяжным стоном:
– Ю-у-ля-я… Ю-у-ля-я, помоги!..
Быстрый взгляд поверх покрывала на заплутавший в проводах от зарядки и наушников телефон.
Полтретьего, Киселева, поздравляю. Тебе удалось поспать два часа, целых два часа! А еще через два с половиной – пора валить из дома.
Работать, пока бабушка спит.
– Скорее! – вопит старуха.
Злой, требовательный вой вдруг срывается в хныкающий плач, от звуков которого Юки начинает дрожать. Ее трясет, мобильник скользит из рук обратно, в путаницу проводков. Сознание Юки тоже скользит по вязкой жиже между сном и явью.
Ведь она помнит, прекрасно помнит, в голове мелькают яркие живые картинки, будто листки с ее первыми детскими комиксами из альбома, что бабушка подарила на десятый день варенья, то есть целую вечность назад.
– Юлька, зараза! Да где ж тебя носит?! Тварина, шаболда, дырка вонючая!
…помнит, какая бабуля раньше была, до падения и перелома, до больницы и психиатра, до галоперидола лошадиными дозами в таблетках и ампулах.
– Ю-у-ля-я-я…
– Сейчас!
Главное, самой не свихнуться.
Ее смывает по влажной простыне, тьма кружит, спертый воздух душит, липкая от пота кожа на руках и шее чешется. В квартире у бабушки жара, но паркет дышит ночным холодом, леденит ступни до онемения. Холод пробирается сквозь тонкие девчачьи носочки, покрывает щиколотки колючими мурашками.
В темноте – некогда шарить по полу в поисках тапок – Юки спешит к дверям. Стекло подкрашено с одного края желтым – это снаружи, из ванной. Тусклый свет тянет щупальца, ползет могильными червями по мутной мозаике. Нога задевает валяющийся подле кровати рюкзак. Нутро рюкзака отвечает сухим, как дряхлая старушечья кожа, шорохом. Юки, споткнувшись, чуть не падает.
Главное, самой не сломаться.
Желтая полоса на порченом линолеуме указывает путь к ванной. Свежие коричневые ляпы. От резкой вони мутит больше, чем с недосыпа.
– Ю-у-ля-я-я…
– Иду я, иду!
Шатающейся походкой Юки бредет к ванной. Огибает лужицы экскрементов, цепочкой наметившие дорожку от бабулиной спальни через весь коридор.
Старуха раскорячилась на унитазе, жалкая и уродливая. Ночная рубаха задрана до пояса, дряблые ляжки расхлястаны, перепачканный рваный памперс сполз на колено. Одна рука уцепилась за край ванной, сереют широкие полоски грязи под отросшими ногтями. Другая рука ощупывает в поисках опоры полотенцесушитель: ладонь хаотично ползает по трубе, как огромный слепой паук. Лицо бабули перекошено, с губы свисает нитка белой, влажно поблескивающей слюны.
Выпученные от напряжения глаза, блеклые, затянутые катарактой, словно водой залитые, с трудом фокусируются на дверном проеме.
– Вот ты где, тварь неблагодарная? Помоги, не могу подняться!
Юки не отвечает на брань. Привыкла пропускать оскорбления, пусть каждое и ранит, впивается острой занозой в сердце. Но еще больнее, когда ругательства сменяются ласковыми словами и мольбой.
– Ну давай же, Юлечка, миленькая… – хнычет бабуля, и по дрожащим щекам катятся крупные, кристальной чистоты слезы.
Юки тоже готова заплакать. Но – нельзя. Главное, самой не пасть духом.
– Минутку посиди, ба, – просит она. – Я только приберусь.
Ныряет в желтый муторный свет ванной комнаты. В тени под раковиной гофр в паутине, под ним пластиковое ведро и половая тряпка. Юки наскоро протирает заляпанный кафель. Включает воду, набирает ведро, окунает полотенце. Помогает бабуле встать с унитаза, переступить через упавший памперс. Обтирает бледные, словно выцветшие от времени, бедра, дистрофичные икры, стянутые сеткой варикоза стопы.
Памперс источает вонь совсем рядом. Юки старается дышать ртом.