Голоса из подвала

Лера обняла ее. Ни единой царапины на девочке не было, и испуганной она не казалась.

– Все хорошо, милая. Нам нужно было разобраться с одним делом, и мы с ним разобрались. Теперь можно идти домой.

Настя ткнулась носом ей в шею и спросила:

– Это дядя с красным лицом поцарапал тебя?

– Нет, солнышко. Я просто упала. Не о чем переживать.

Бросив взгляд в глубь оранжереи и не увидев там ничего, кроме сладко пахнущей темноты, Лера перешагнула порог и пошла по тропинке к дому. Кровь текла из рассеченной голени, рубашка висела лохмотьями. Но на руках она держала самый ценный груз, целую, невредимую, засыпающую дочь. Перед тем как окончательно погрузиться в сон, Настя пробормотала:

– Я объяснила Цветочной королеве, что ты расстроишься, если она заберет меня. И Королева позволила мне уйти.

– Нам обеим, милая, – сказала Лера.

Она сама продезинфицировала раны, а Камышеву, навестившему их на следующий день, сказала почти правду. Что, мол, упала, гуляя по старой оранжерее. Взволнованный агент заставил ее дать слово больше не ходить туда. Лера пообещала, скрестив пальцы за спиной. За час до сумерек они с Настей в последний раз посетили оранжерею. Внутри было тихо и торжественно. Тусклый свет, проникая сквозь дыры в крыше, заставлял цветы гореть всеми оттенками мрака. Тени в дальнем конце оранжереи позволили гостьям пройтись вдоль кустов и отпустили, когда те захотели уйти, – уже навсегда. С собой мать и дочь унесли два пышных букета роз.

Вскоре начались работы по сносу соседского дома и постройке на его месте нового. Владельцы, обнаружив на своей земле неучтенную оранжерею, тут же приступили к ее ремонту. Но работу пришлось на время отложить: пересаживая розы, они наткнулись на груду костей, закопанных в углу оранжереи. Экспертиза подтвердила, что кости принадлежат Екатерине Салминой, без вести пропавшей в девяносто пятом году. Подозрение пало на безработного Павла Кихаева. Но предъявить ему обвинения было невозможно ввиду того, что Кихаев скончался через три дня после ночного приключения Леры.

Год спустя уже взявшая фамилию Камышева Лера рассказала мужу о событиях летней ночи, и тот поверил каждому слову. Умолчала она лишь о том, как они с дочерью вернулись в теплицу, чтобы собрать букет, а на следующий день отвезли его к дому Пал Палыча и оставили на пороге: груду темно-лиловых цветов с кровавыми сердцевинами.

Исчезновение пьяницы заметили лишь неделю спустя. Участковый, взломавший его дверь, рассказывал, что мужчина сидел в кресле, задрав к потолку изуродованное родимым пятном лицо. Кое-кто, приняв лишнюю рюмку, клялся, что на каждом глазу пьяницы лежало по черному лепестку розы, а из его распахнутого в безмолвном крике рта росли живые, покрытые шипами стебли.

Ни Лере, ни Насте Королева Цветов больше не снилась.

– Здравствуй, мальчик…

– Здравствуй, здравствуй, здравствуй…

– Слышишь?..

– Слышишь, слышишь, слышишь…

– Помнишь?..

– Помнишь, помнишь, помнишь…

– Как тебе эта новая чудесная история?..

– Как тебе вновь оказаться в подвале?..

– Словно вернулся в родную семью, правда?..

– Словно вернулся к маме…

– К маме, маме, маме…

Ма-ма

В отличие от родителей, Настёна Рогачева в свои годы смущаться и сидеть тихонечко на одном месте дольше пятнадцати минут не умела и не могла. Вскочила, подергала маму Веру за подол платья, заскакала вокруг стола гарцующим жеребенком. Чудом не сверзила хрусталь с трюфелями, едва не споткнулась сама о вытянутые ноги дремлющего хозяина квартиры.

– Тише ты! – шикнул Дима Рогачев. – Не у себя дома…

Послал жене сердитый взгляд. Он-то вообще в гости к Сатуровым идти не хотел и весь вечер ощущал себя не в своей тарелке, что и неудивительно посреди чужой посуды, столовых приборов, дорогой мебели, сувениров, игрушек.

Вера, покраснев, залепетала извинения.

– Ничего-ничего, дорогая, пускай играет, – радостно взвилась Натали Сатурова. – Это же так мило, так искренне, по-детски! Правда, Сержик?

Растекшийся на кресле пузом кверху Сатуров ничего не ответил. А Натали продолжала, обращаясь уже напрямую к Настёне:

– Солнышко, у нас так много красивых комнаток, где ты можешь спрятаться от мамы и папы! Хочешь, покажу?

Поднялась, чуть покачиваясь, как тонкое деревцо на ветру.

«Ну прям Галадриэль, – раздраженно подумал Дима. – Царевна эльфийская, мать ее ети».

Зубы Натали-Галадриэль сияли винирами, губы пухли филерами, а глаза любовью – Диме от этого показушного, насквозь искусственного счастья стало еще больше не по себе.

– Мы покурим пока, – сказал он.

– Курите-курите! Балкон полностью в вашем распоряжении.

– Тапки там… – взбрыкнул сквозь сон Сатуров. Волосатая рука с трудом оторвалась от подлокотника, повисела секунду в пьяной невесомости и мягко опустилась обратно. – Сами найдете, короч…