Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов

Ведь, в самом деле, если допустить, что сообщаемые мною факты соответствуют действительности (а я их всегда очень тщательно проверяю), то спрашивается, что может заставлять Вас брать на себя миссию цензора и налагать запреты на предание гласности того, с чем, быть может в смысле оценки, Вы и не согласны. Ведь я же никогда не просил Вас подписывать мои сообщения своим именем, я же никогда не просил печатать их именно в «Посл[едних] Нов[остях]». Не понимаю я, кстати сказать, и того, почему «П[оследние] Нов[ости] не могут на своих страницах опубликовать вещи, не гармонирующие с их точкой зрения, снабдив при этом их заметкой, что это-де мнение группы лиц, не имеющих отношения к «П[оследним] нов[остям]. Но что исходит оно из России, заслуживает в смысле фактической стороны доверия и потому находит приют на страницах «П[оследних] Нов[остей]», кои с точкой зрения автора не согласны. Даже наша «Правда» в своих дискуссионных листках печатает вещи, с коими не согласна, снабжая их соответствующими заметками, а Вы, борцы за демократию, свободу слова и пр., не считаете возможным пойти на такие мизерные уступки во имя этой самой свободы.

Наконец, оставим принцип свободы, подойдем к этому вопросу с другой стороны: Вы не станете спорить, что вопрос о церковном положении в России трудный, сложный, м[ожет] б[ыть] спорный – разве не прямой вывод отсюда, что для наилучшего, наиболее полного разрешения его нужно узнавать и взвешивать самые разнообразные мнения, и особенно факты, и таким образом создавать окончательное суждение. Что же делаете Вы? Вы зажимаете рот одним и даете свободу другим. И зажимаете рот тем, кто пишет Вам из России, кто видит и знает все лучше Вас, кто ради того, чтобы отослать Вам свои письма, рискует жизнью. А сколько фраз расточаете все Вы о том, что Вам важен голос из России, что Вы ищете и просите информации из России, сколько раз Вы писали мне об этом? В результате же на этот «голос из России» накладывается цензорское veto и Вы во имя неповрежденности устанавливаемых в кабинетах Ваших редакций мнений считаете возможным пренебречь жизнью, фактами, мнением живых и мыслящих людей из России.

Вообще, я не понимаю, как можно устанавливать точку зрения на что-либо, прежде чем ознакомишься в деталях со всеми событиями жизни, фактами, оценкой их отдельными группами людей и т. д. А у Вас выходит именно так – Вы уже установили свою точку зрения, будь-то партийную, будь-то редакции «Пос[ледних] Нов[остей]», и все, что не по шерсти этой точке зрения, хотя бы это и были самые разительные факты, Вами a priori признается недопустимым для опубликования. Наконец, подумайте хорошенько над тем, что в моем лице определенная и не малая группа русского церк[овного] общества, лишенная возможности высказывать свои мнения здесь в России, преследуемая, гонимая, постоянно и серьезно рискуя обращается к Вам, своим друзьям и братьям, живущим в условиях относительной свободы и возможности писать и говорить, с просьбой приютить наши мысли, впечатления, суждения, вынесенные из гущи действительной жизни, выстраданные в борьбе, – приютить на страницах свободной печати.

И в ответ на это Вы не способны переступить узость и косность своих партийных рамок и отсылаете нас прочь своим отказом только потому, что мы не так думаем, как Павел Николаевич или Игорь Платонович. Где Ваша помощь русским братьям, где же Ваша борьба за Россию? Оказывается, рутина и косность парт[ийных] программ, руководящих точек зрения и пр[очее] сильнее… Грустно…

Грустно, и не только потому, что лишний раз убеждаешься, как обмельчала эмиграция, как за деревьями своих программ и уставов она потеряла видение леса настоящей русской жизни, потеряла даже желание к этой жизни приблизиться. Грустно еще и потому, что я лично начинаю с тревогой смотреть на целесообразность нашей с Вами деловой (не личной) переписки, раз все то, что не разделяете Вы, будет Вами класться под сукно. Конечно, осведомлять Вас лично и Ваших ближайших друзей – задача достойная, но все же она лишена того общественного смысла, ради которого я несу весь колоссальный риск своей переписки с Вами.

Вот поэтому-то я и хочу поставить перед Вами ребром ряд вопросов, просить ответ на них, в зависимости от чего и сделаю свои выводы касательно дальнейшего:

1. Доверяете ли Вы мне в смысле истинности сообщаемых мною фактов, добросовестности даваемых оценок, пусть даже объективно неверных с Вашей точки зрения, но искренних, чуждых корыстных, провокационных моментов, сведения личных счетов и т. д., а потому имеющих право быть преданными гласности?

2. Признаете ли Вы достаточно серьезным мое отношение к нашей переписке, а отсюда и ко всему сообщаемому Вам.

3. Можете ли Вы взять на себя миссию публикации моих информаций в моем освещении в серьезных органах (отнюдь не обязательно в «Посл[едних] Нов[остях]»), пусть с оговорками о том, что моя оценка данным органом не разделяется?