Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов

Митрополит Антоний (Храповицкий) отозвался письмом от 6 мая 1933 г. Он писал: «Я оказываюсь вынужденным ответить… хотя бы частным письмом к Вам, как к бывшему своему ученику и другу, дабы молчание мое не было истолковано Вами как признание с моей стороны неопровержимости Ваших искусственных положений и согласие на выражение лояльности богоборцам, гонителям и хулителям Св[ятой] Христовой Церкви или, напротив, как выражение полного презрения к Вам, как к богоотступнику»[251].

Задетый упреками в оставлении паствы, митрополит Антоний горячо защищался, доказывая, что оставление родины иерархами было оправдано в условиях поражения Белой армии и массового исхода русских беженцев. Он отказывал митрополиту Сергию в праве быть судией над архиереями-эмигрантами, причем оправдание быстро перешло в энергичное наступление. Глава Архиерейского Синода писал: «Мы готовы выслушивать… подобные укоризны, если заслуживаем их, от тех, кто и ныне являет пример исповедничества, а не продал, как Вы, чистоту веры за чечевичную похлебку мнимой свободы, на самом же деле тягчайшего и позорнейшего рабства». Епископату Русской Православной Церкви за границей больше подошла бы евангельская заповедь: «блаженни изгнани правды ради, яко тех есть Царство Небесное», – считал митрополит Антоний[252].

Миротворческая миссия Святейшего Патриарха Варнавы, как и весь задуманный митрополитом Сергием план воссоединения на условиях Москвы, потерпели полный провал. Заместитель Патриаршего Престола в своем предложении Священному Синоду заявлял: «…посланием своим от 25 мая сего года [1934] Святейший Патриарх [Варнава] сообщил мне, что Карловацкий Синод 7 того мая прислал ему на предложение ответ совершенно отрицательный: они теперь не только не подчиняются, но уже не считают для себя возможным и какое бы то ни было соглашение со мною под довольно избитым предлогом моей якобы несвободы в словах и действиях»[253].

Ряд наиболее значительных архиереев Зарубежной Церкви: митрополит Антоний (Храповицкий), архиепископ Анастасий (Грибановский), архиепископ Мелетий (Заборовский), архиепископ Серафим (Лукьянов), архиепископ Нестор (Анисимов), епископ Тихон (Лященко), епископ Тихон (Троицкий), епископ Виктор (Святин) постановлением Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и при нем Священного Синода от 22 июня 1934 г. были запрещены в священнослужении.

Так, отделяя от Русской Церкви тех зарубежных архиереев и их паству, которые, защищая свободу выражения своих взглядов, пытались воспротивиться требованиям, идущим из Москвы, митрополит Сергий оказывался все в большей изоляции. Многостраничные послания вряд ли выражают его подлинные мысли, они, скорее, позволяют судить о политике соответствующего отдела ОГПУ, чем об истинных взглядах митрополита Сергия. Как было написано в газете «Последние новости», «Сергий стоял перед мировым микрофоном и остался нем…»[254].

Однако какую-то личную информацию митрополит Сергий все же пытался передать, и порой успешно, тайным путем. Изучение ряда следственных дел говорит о существовании его тайной переписки с зарубежьем, в частности с Управляющим западноевропейскими русскими приходами митрополитом Литовским и Виленским Елевферием и даже с митрополитом Евлогием. Содержание писем осталось нам неизвестным, мы можем лишь констатировать факты, отложившиеся в следственных делах.

Контакты с зарубежным духовенством осуществлялись через Л. Д. Аксенова, монахиню Серафиму (Чичагову), дочь митрополита Ленинградского Серафима, его внучку Ольгу Павловну Чермоеву, иеромонаха Иннокентия (Орешкина).

Секретарь Ленинградского епархиального управления и личный секретарь митрополита Ленинградского Серафима (Чичагова) архимандрит Никандр (Савельев) в своих показаниях на допросе 14 марта 1934 г. давал такие показания: «Года два тому назад на квартиру митрополита Серафима Чичагова приехал Л. Д. Аксенов (владелец свечного завода) и что-то передал в передней дочери Чичагова – Наталии Леонидовне (мон[ахиня] Серафима)»[255].

На вопрос, зачем приезжал Аксенов, Чичагова ответила архимандриту Никандру, что Леонид Дмитриевич привез письмо от митрополита Сергия, которое надо переслать через Рижского архиепископа Иоанна Литовскому митрополиту Елевферию. «Не помню, кто мне об этом сказал, – говорил архимандрит Никандр, – но договоренность о связи с Елевферием состоялась во время его приезда в СССР в 1928 г.»[256].