Голоса над рекой

И передана была Валентину Григорьевичу - с ладошки на ладошку славная, деревянная статуэточка медсестры, - маленькая, в косыночке с красным крестиком и медицинской сумочкой, тоже с крестиком. Сестру все дружно решили назвать "Настеной" (На второй встрече, о Шукшине, была вторая такая же, названная "Анной" - по имени главной героини распутинской повести "Последний срок", и была тогда уже договоренность и о третьей встрече, где будет непременно такая же третья медсестра, которой они тоже дадут какое-нибудь хорошее, дорогое писателю женское имя. Увы... третьей встречи не было, хотя сестры горячо приглашали Валентина Григорьевича в 87 году для обсуждения его последней повести "Пожар"*, написанной в 85 году и опубликованной, как чаще всего бывало, в любимом его журнале "Наш современник". Но... не приехал к ним Распутин, почему-то не приехал... Очевидно, какие-то другие дела и заботы отвлекли (увлекли?) его, может, времена чуть изменились, но "чуть" - это для них, а для Валентина Григорьевича, может, и не "чуть", трудно им было понять... Он, когда его приглашали, говорил теперь совсем не так, как в предыдущие разы. И почему-то резко, совсем коротко, как с чужими, и вообще - как-то чудно: дескать, какой там диспут еще! И чувствовалось: не-до-вас!)

Ну, а тогда, тогда хорошо было.

В конце Распутин автографы раздавал, его много фотографировали, благодарили. Да, хорошо было.

Наконец Распутина проводили в приемный покой больницы, к которому должна была подъехать легковая машина, чтобы увезти писателя домой, в Иркутск.

Пока ждали ее, в приемник зашел мой муж (из своей больницы). Поздоровавшись с писателем, он извинился: "Жаль, не мог послушать. Партсобрание было".

И тут Валентин Григорьевич громко, очень громко, на весь приемник, отчетливо произнес: "А поменьше бы этих партсобраний было! Партия да партия! Куда ни плюнь! А к чему она, эта партия, зачем? Мы уже до того дошли, что даже так стали говорить: "Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это!" Вот до чего докатились!" Угольные глаза его пылали. Губы были сжаты, так что их совсем не было видно...

Вот это да-а-а!!

Все, кто был в приемном покое, опешили, смутились, опустили глаза, головы (76-й год ведь!).

Многие, конечно, восхитились смелостью писателя, мы с мужем - во всяком случае.

Тут подошла легковушка, и Валентин Григорьевич, высокий и статный, богато и изящно, но очено скромно одетый, утопающий в цветах, попрощавшись со всеми, уехал домой.

"О"

"Остановись на миг, останови миг и осмотрись: как прекрасны, как сложны, как ранимы, как завидно свободны, как лучше тебя все собравшиеся за столом".

(А.Цыбулевский)

"О, други, не надо этак!"

(Слова из речитатива заключительной части 9-й симфонии Бетховена)

"П"

Перед какой безвестностью зимой, Каких еще тревог и потрясений Так свеж и ясен этот мир осенний, Так сладок каждый вдох и выдох мой?

(А.Твардовский)

И было стихотворение одного из любимых ее поэтов - Наума Коржавина:

Предельно краток язык земной Он будет всегда таким.

С другим - это значит то, что со мной, Но - с другим.

И я давно победил эту боль, Ушел и махнул рукой:

С другой... это значит то, что с тобой, Но - с другой.

"Помни меня! Я тебе никогда не чужая.

Помни меня, не забудь меня! Слышишь? Не за..."

(П.Антокольский)

У деда с внуком были свои разговоры, часто повторяющиеся. Внук был мал, а у деда не так уж много было прекрасных воспоминаний, а разговоры чаще всего строились именно на них, на дедовых воспоминаниях...

Ну вот, был у них, среди других, разговор о фазанах, точнее, о павлинах.

Оказывается, у маленького деда дома жили настоящие павлины.

Просто так. Да, просто так. Две пары павлинов, этих прекрасных птиц. Они ходили по двору между курами, утками и гусями.

Появились они у них потому, что мама деда взяла павлиньи яйца у жены их сельского врача Картавы, у которого павлины жили давно -откуда-то врач привез их.

- Дед! А вы их потом тоже жарили, как кур?

- Павлинов? Павлинов жарить?? Ну, ты даешь! - ошалело кричал дед. - Да они же для красоты! Это же жар-птицы, понимаешь?

- Жар-птицы?? - потрясался внук.

- Ну. Жар-птицы. А ты - жарить...

Смущенный внук умолкал. А после рассказывал своим друзьям, что У ЕГО ДЕДА, КОГДА ОН БЫЛ МАЛЕНЬКИМ, ВО ДВОРЕ ЖИЛИ НАСТОЯЩИЕ ЖАР-ПТИЦЫ. ПРОСТО ТАК. ДЛЯ КРАСОТЫ.

Однажды кто-то зашел к ним домой с мандолиной. И дед запросто стал играть на ней. Играл и подпевал: "Где эта улица, где этот дом?", "Раскинулось море широко...", "Песню про Щорса" на украинском, "Аз дэр рэбэ Эле-мэйлах..." ("Когда учитель Эле-король...") на еврейском.

Он огорчился, когда пришлось вернуть мандолину хозяину. Они все искали ее тогда в магазинах, но мандолин не было. И потом не раз искали, а их все не было, да и дед вроде забыл о ней.

Однако, вспоминая друзей своей юности, он вспоминал и свою мандолину.

У них, почти у всех ребят, был какой-нибудь инструмент, и каждый подбирал разные песенки.