Читаем Голоса над рекой полностью

Голоса над рекой

Александр Алексеевич Яковлев , Александр Яковлев

…Какие высокие окна,А в КОМНАТЕ как-то темно…То ли деревья большиеСвет застилают в нее,То ли грустно оченьТем, кто в комнате той…За окошками больницыРаскричались воробьи…Стоит больница под синим небом,За нею весны, поля под снегом……у автоматов,у раздевалкистоят родныемне так их жалко!..И снова больница, и город чужой,И за окошком ветер…Он не пронзительный, он… голубой!ВЕРИТЬ!!…Как страшно, как холодно,Как чудно: не мне НА обход,а ОБХОДАЖду до рассвета каждую ночь,В отчаяньи ЖДУ обхода!… Стоит больница. В больнице люди.Свои здесь судьбы. Свои здесь судьи…Стоит больница — надежды лик,Молочный шар люцеты — солнце…Свои здесь темы. Свои здесь споры.Свои здесь «звезды». Свои законы…Одной из этих «звезд» была она. Чуть ли не самая крупная…Подари мне осины лист,Подари мне охапки осины,Под небом вдруг яростно-синимИ тут же осенне-бессильнымДрожащей осины твист…Подари мне осины лист…

(Ему, мужу, посвященное стихотворение, как и следующее…)

Я прощаюсь с тобою, прощаюсь,Каждой встречей с тобою прощаюсь,Каждым утром прощаюсь снова,Каждым утром этой весною.С сединой я прощаюсь твоеюГоловой белой-белой своею,Но горящей веселой краской,От страха кричащей, красной…

Эти стихи, отцовские…

И никакого там «ВОЗВРАЩЕНИЯ» (Хотя к жизни ведь!!), никакой «РАДОСТИ» («Под рукой моей окрепшей от картошки серпантин!»), или — «Я ЛЮБЛЮ, И НЕ НУЖЕН МНЕ ОТДЫХ! Я ЛЮБЛЮ СУМАСШЕДШИЙ СВОЙ БЫТ!», или это вот «СОБАЧЕСТВО», — ведь, казалось бы… а вот нет! — только э т и окна, воробьи за окошками, ветер, раздевалки, только этой осины лист, это прощание…

… отцовские…

И еще одно стихотворение было. И он помнил его. Было оно к 70-летию ее отца, чуть ли не совпавшего со второй ее операцией, которую они от отца скрыли, то есть скрыли, что она будет и что сделана, — хватит с него первой, московской, — отец жил в Москве. Всего, что досталось тогда, — еще и до самой операции, целый месяц, когда она лежала и просто ждала очереди, а каждый день умирал кто-нибудь из соседей, больных, и после, когда она сама стала умирающей, и к ней не пропускали — лежала в реанимации.

Один раз сердобольная старушка-санитарка, тетя Ксеня, привела отца под ее окно:

«Гляди». Он глядел, стоя на каком-то строительном мусоре, поднимался на цыпочки, вытягивался — окно было высоким — видел никелированные головки кроватей, нескольких больных с забинтованными головами, но не ее, не дочь. Он плакал, стучал в окно, делал какие-то знаки, но из палаты никакого отклика не было, — он снова пошел к тете Ксене. Та кинулась в палату:

— Ты почему такая, а?! Лежишь тута и даже отца своего не хотишь посмотреть! А он стоит за стеклом на кирпиче и ничего тебя не видит, а ты даже рукой своей не хотишь помахать, ты рукой-то своей помахай ему!

А руки — свои — были у нее крепко сжаты в кулаки, парализованы и «прошиты»

каузальгией. Была она тяжелой лежачей больной, сидеть не могла, повернуться не могла… Окна не видела — лежала к нему макушкой, да еще и во 2-ом от него ряду коек, у стены, но будь она и возле окна — не увидела бы отца… Чтобы увидеть, — много чего надо было — в зависимости от положения.

Если, скажем, лежишь на боку лицом к стене, надо было прежде всего повернуться на спину, — она этого не могла, хотя… казалось бы: уж этого ли не мочь? а она не могла… но — если даже оказывалась на спине, — чтобы увидеть, надо было еще сильно запрокинуть или вывернуть голову, что после операции и в теперешнем ее положении было абсолютно невозможно. Был второй путь: со спины повернуться на другой бок — лицом к окну, — но этого она опять-таки не могла, но вот если бы кто-нибудь ее повернул, а затем чуть приподнял!. Да, чуть! — она была такой легкой сейчас, что приподнять ее или хотя бы помочь приподняться — ничего не стоило! Но кто же?

Некому было.

Перейти на страницу: