Голоса над рекой

Когда мы с ним сошлись и невольно остановились, он сказал мне вот это: «Я букинист с Арбата, — рот его был провалившимся. — Дайте мне поесть». Я достала из портфеля (шла в институт) свой студенческий завтрак (весьма скромный бутерброд) и отдала ему. Он мгновенно проглотил его и, ничего не говоря, гордо повернулся и медленно пошел в Чертольский.

Так продолжалось дней пять, каждое утро, в одно и то же время. Он ждал меня и всякий раз, проглотив бутерброд (большего я не могла ему сейчас принести), гордо поворачивался и неторопливо удалялся, ни слова не говоря. С нетерпением ждала я стипендии… И вот…

Нет! Не надо! Не надо больше, не могу!..

«Ну вот, приехали в Островский.

Ляля поставила машину в скверик за церковью, напротив вашего дома. Саша сел на лавку и сразу начал свои карты.

Да, он засмеялся и говорит: «Везде по пути нашего следования — церкви, монастыри и стройлеса!» Потому что, как и школа, церковь здесь тоже была в лесах. Перед ней, прямо перед вашим подъездом, стоит какой-то строительный бункер, обнесенный заборчиком с вывеской:

Главспецстроймонтаж,

Мосспецстроймонтаж.

(Все это и подобное списываю с Сашиных карт. Они при мне!)

Скверик, как и Островская и Щукина, в листопаде, т. е. все, как в том твоем стихотворении, посвященном Антокольскому:

На грани церквушки и «Овощного»,
В районе воспетого в песнях Арбата,
Ваш переулок дворами веселыми
С нашим сливался огнем листопада…

Только, мамочка, «Овощного» сейчас нет, вместо него на грани ваших переулков — «Прием стеклопосуды», о чем гласит надпись от руки».

Сюда, на этот угол возле «Овощного», приходил в моем детстве точильщик, заявляя о себе пронзительно-радостным кличем: «Точить ножиНожницы, бри-твы пра-а-вить!»

(«Ножи-ножницы» сливались в одно слово.)

Со всех сторон сбегались люди с ножами, ножницами и бритвами, а точильщик, молодой мужчина, сияя улыбкой, нажимал ногой на педаль своего станка, вращая большое колесо, и запойно точил, на мгновение останавливаясь для того, чтобы поправить на ремне бритву, проверить на пальце ее остроту и еще раз огласить воздух своим радостным кличем.

А у нас, детей, стоявших в 1-м ряду возникшего вокруг точильщика полукруга, весело кружилась голова от мчавшихся друг за другом серебряных спиц колеса, белозубой, сверкающей улыбки Мастера и летящих из-под ножей-ножниц красных искр…

Долго потом, ошалевшие, мы кричали со всех концов двора: «Точить ножи-ножницы, бри-твы пра-а-вить!»

«Я вошла внутрь бывшего «Овощного». Постояла. Ведь здесь — здесь же! скоропостижно умер мой прадедушка!..

Потом я зачем-то вернулась к машине, не пошла в дом… Саша сфотографировал меня на асфальтном бортике сквера.

Мы пошли к дому вместе с Сашей, но тоже не сразу, а прошлись немного по улице — к каштанам за чугунным забором.

Какие прекрасные каштаны, какие высокие!»

…Высокие каштаны? Прекрасные? Не помню никаких каштанов! Это там, за Чертольским, за Фурманова, а здесь?.. Нет, не помню…

Если бы посадили недавно, не были бы высокими… Не помню…

«Я снова перешла к церкви (Саша что-то записывал у подъезда), встала спиной к бункеру и смотрю на дом. Он светло-серый (со двора оказался желтый), 5-этажный, с крупными цифрами 22 в большом металлическом квадрате, под которым на длинной жестяной полосе значилось: Улица Островского Н.А.

Ну и эти подвешенные снаружи лифты над подъездами — таких я больше нигде не видала.

Смотрю на ваши окна — вашей с Янкой детской и кабинета деда. Везде желто-зеленые шторы, в окне деда, представляешь, сидит серый пушистый кот и глядит на улицу!

Лучше бы я этого кота не видела… Подошел Саша, поглядел и тут же стал наносить кота на карту!

Хватит! Пора идти в дом! Но я опять и опять это откладываю, и мы идем через «сквозные» двери во двор, — и только потом уже поднимаемся к квартире…

Конечно, во дворе я сразу начала искать «Сиреневый просек» (почему вы так странно говорили; «Просек»?), где женщина та была, о котором столько слышала и читала в твоей «Панаме».

Ничего подобного — не то, чтобы просек — ни одной сирени!

И никаких заборчиков, палисадничков, домика дворника — ни-че-го… ПОТОМУ ЧТО ДВОРА НЕТ!

Насколько я сориентировалась, вместо «просека» стоят совсем молодые липы, даже без листьев, видимо, только высаженные.

Глубже, как бы в следующем дворе, две 14-этажные башни из желтого облицовочного кирпича, а между ними, прямо перед вашим дворовым подъездом — красивый 3-этажный домик, красный с белым — «центр вычислительной техники» с детской площадкой перед ним.

Выходит, здесь все совершенно новое и ни следа этой вашей «Австро-Венгрии», этих заборных заплат, так что, надо думать, дворовых боев здесь вести было бы сейчас никак нельзя, и твой Колян был бы без дела».

…Коля-Колян…

Милый сумасшедший нашего двора…

Он жил с сестрой Калей, которая весь день играла на пианино. Выйдя во двор из дома, Коля тут же, сложив руки рупором, кричал в направлении льющихся из окна звуков.