Голоса Памано

– Да будь ты Богом проклята.

– Но дядя! – содрогнувшись всем телом. Драматичным тоном: – Ты несправедлив. Очень несправедлив.

– Будь ты проклята, ведь ты умышленно рассказала мне все это на исповеди.

Элизенда молчала. Изображала благочестивое смирение. Всегда делай то, что должна, если считаешь это своим долгом. По-прежнему стоя на коленях, она увидела, как, тяжело вздохнув, с трудом поднялся на ноги отец Аугуст.

– Ты ведь сделала это нарочно, чтобы заткнуть мне рот. – Словно загнанное животное, он сделал несколько шатких шагов по залу. – Я не могу отпустить тебе грехи.

– Но ведь ты уже начал отпускать мне их.

– Я не могу этого сделать.

Не вставая с колен, прикрыв глаза, она сказала:

– Как бы то ни было, ты выслушал мою исповедь.

– Но мы не завершили святое таинство. Я еще не дал тебе отпущения грехов.

– Статья восемьсот восемьдесят шестая Кодекса канонического права.

– Что?

– Если исповедник не может доказать дурные намерения кающегося грешника и тот просит об отпущении грехов, исповедник не вправе отказать ему или отсрочить процедуру.

Молчание. Да, она действительно процитировала по памяти то, что перечитывала сотню раз, но цитата не вполне соответствовала оригиналу, поскольку она рассчитывала на то, что отец Аугуст не возьмет на себя труд свериться с источником. Поэтому она настаивала:

– В кодексе сказано доказать. А не составить мнение.

– Хочешь обвести меня вокруг пальца, не так ли?

– А ты можешь доказать, что я добилась своего обманным путем?

Долгая пауза, целая вечность тяжелого молчания, и наконец отец Аугуст произнес надтреснутым голосом ego te absolvo a peccatis tuis in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, amori. Но я настоятельно рекомендую тебе открыть все, что тебе известно, постулатору дела. И сообщить ему, что человек, которого завтра собираются провозгласить Досточтимым, совершал прелюбодеяние и, возможно, даже не был верующим.

– Посмертная записка Валенти Тарги – чистая ложь. Я хочу, чтобы люди сохранили память об Ориоле за его добродетели.

– Но для этого совсем не обязательно причислять его к лику Блаженных.

– Я хочу, чтобы он продолжал жить в памяти всех живущих. Всех!

– Ты омерзительная мошенница, хоть и приходишься мне племянницей.

Отец Аугуст осенил себя крестным знамением, напуганный тем, что только что произнес, и вышел из зала, дрожа от негодования, вне себя от расстройства, решительным шагом направляясь к своей первой эмболии.

Спустя две недели после сего неприятного события Бибиана уронила на пол простыню, которую собиралась постелить с помощью Катерины, и сказала служанке беги скорее, будь добра, позови сеньору.

Когда Элизенда прибежала в мансарду, Бибиана лежала на полу, завернувшись, словно в саван, во влажную простыню, и сказала девочка моя, что больше всего меня огорчает, так это что ты никогда не научишься быть счастливой, и поэтому мне так горько умирать, ведь я не хочу оставлять тебя одну, но теперь я наконец-то смогу отдохнуть. Как же горько знать о несчастьях, которым суждено случиться, и быть не в состоянии их предотвратить.

– Катерина, позови врача. И поторопись!

Не трать понапрасну усилий, девочка моя, потому что я знаю, что ухожу, с врачом или без него, все равно. Сколько раз я пыталась сказать тебе, чтобы ты не делала того, что так страстно желаешь… Но я не осмеливалась, я знала, что ты никогда не позволишь дать тебе совет, даже самый крохотный. Тем не менее ты ведь часто прислушивалась ко мне. Когда ты была маленькой, ты для меня была как родная дочь, и я жила с мыслью о том, что это я родила тебя, а вовсе не сеньора Пилар.

– Боже мой, Бибиана. Ты слышишь меня? Узнаешь меня? Скажи хоть что-то! Ты не можешь оставить меня одну, слышишь?

Я слышу тебя, девочка моя. Ты всегда была моей дочерью, и я переживала за тебя, как настоящая мать. И теперь, когда я ухожу, я хочу сказать тебе, чтобы ты была осторожна, что ты избрала очень опасную жизнь, полную влиятельных врагов, я знаю это, я ведь не такая дура, какой кажусь. Как я люблю тебя, доченька! Я слышу гул Памано. Это как чудо.

– Я отнесу тебя на кровать. Не волнуйся, Бибиана, я позабочусь о тебе.

Да ты даже с пола меня не поднимешь. Но мне приятно, что ты обо мне заботишься. Я провела сорок два года своей жизни в заботах о тебе, с той самой минуты, когда ты, появившись на свет, целых две бесконечные минуты не могла заплакать, пока Коншита из дома Трилья не похлопала тебя как следует по попке. И вот теперь, когда в последние две минуты моей жизни ты впервые так беспокоишься обо мне, не знаю… мне хочется расплакаться от счастья.

– Не плачь, Бибиана, я позабочусь о тебе. Да пошлите же наконец за врачом! Катерина!

Я осталась бы на этом свете только затем, чтобы заботиться о тебе, потому что у меня такое впечатление, что я единственная, кто знает, что несчастье никогда не кончается; оно всегда найдет косточку, чтобы погрызть ее. Девочка моя, доченька, я хочу, чтобы ты всегда помнила, что никогда не известно, когда придет конец несчастью.

48