Голоса Памано

Валенти Тарга не стал рассказывать товарищу Фонтельесу о системе, которую он использовал для приобретения участка земли: не хотел злить учителя. Это был очень привлекательный ровный склон возле Арбессе, с шикарным видом на всю долину Ассуа, и он мечтал построить там особняк наподобие дома Грават, с такими же молчаливыми служанками, со своим портретом на стене гостиной, со стенными часами из благородного дерева, которые отбивают время солидно и торжественно, как соборный колокол. Он привезет в этот дом Букетик, чтобы эта красотка стала его полноправной хозяйкой, если только удастся убедить ее переехать в эту тмутаракань, ведь отсюда так далеко до площади Уркинаона. Фасад он украсит сграффито, как на доме Грават, это будет очень элегантно: справа – Господь Бог, Отче Всемогущий, и Фаланга – женщина, держащая щит с изображением Хосе Антонио; слева – каудильо, дева Пилар, покровительница армии, и несколько отважных солдат. А ты сделаешь предварительные эскизы. Кстати, если ты намерен надолго остаться в Торене, сейчас хороший момент, чтобы построить дом. Да я только так просто сказал, не собираюсь ни на чем настаивать.

В одиннадцать часов вечера из окна учительского дома Ориол подал партизанскому маяку заранее оговоренный знак, чтобы сообщить нужно встретиться на нейтральной территории, это срочно, опасность! Он верил, что на посту непременно кто-то стоит, – кто-то, кому не страшно подхватить пневмонию ради Сопротивления. Пусть никто ни в коем случае не бродит по горам Алтарса и не приходит в школу в течение ближайших пятнадцати или даже двадцати дней. Пусть найдут новые пути. Возможно, летом армия покинет Пальярс.

– Ты уверен?

Лейтенант Марко почесал подбородок и посмотрел на него глазами, покрасневшими от недосыпания.

– Нет. Но так говорят.

– Ну хорошо, а теперь мы объясним тебе, как работает эта рация.

Двое молчаливых мужчин раскрыли принесенную коробку и осторожно поставили рацию на пол на школьном чердаке. Железный ящик, иглы-антенны, наушники и еще одна опасность.

55

Он проводил ее до дверей, запечатлев на щеке поцелуй, показавшийся ей очень кратким; возможно, он постеснялся выражать свои чувства в присутствии монаха-привратника, упорно изображавшего, что с интересом смотрит в экран своего компьютера, полного монашеских тайн. Потом мягко прикрыл дверь, и она спустилась по ступенькам лестницы, расстроенная тем, что, судя по всему, окончательно лишилась сына: его как будто подменили, превратив в кроткого, покорного человека. Но похоже, он счастлив. И его все еще зовут Арнау… даже не Арни. На площадке перед базиликой ее ослепил неожиданно-яркий вечерний свет, и тогда на нее внезапно навалилась вся тяжесть горя, словно оно поджидало ее на выходе, притаившись у ворот монастыря, чтобы наброситься и безжалостно раздавить. На протяжении часа, что длилось свидание, ей удавалось не давать воли навязчивым мыслям об обмане и унижении, в которое ее повергли подлая сучка Жоана и подонок Жорди. В течение этого часа она сосредоточилась на том, чтобы выяснить, действительно ли Арнау обрел свое счастье или только притворяется. Одеяние послушника даже шло ему. Волосы у него были подстрижены, а бородка сбрита, но глаза были те же, и манера разговаривать не слишком громко, но убежденно, с уверенностью, исходящей откуда-то из глубины его существа, тоже прежней.

– Ты какая-то грустная.

– Я еще не смирилась с тем, что потеряла тебя.

– Ты меня не потеряла. Я здесь. И ты можешь время от времени навещать меня.

– Нет, я тебя потеряла.

– А если бы я уехал учиться в Бостон или Кембридж?

– Ты был бы ближе. А сейчас между нами барьер, который…

Она показала на стулья из черного дерева, на бесполезный стол, на крохотную комнатку для свиданий, где они сейчас беседовали, а также на грубую имитацию Мира, изображавшую какой-то уголок Монтсеррат, напротив которой она сидела. По правде говоря, она не знала, что хочет ему сказать, но в любом случае это было совсем не то место, где можно чувствовать себя как дома. Она приехала повидаться с сыном, а ощущала себя так, словно наносит официальный визит.

Арнау взял ее за руку и посмотрел в глаза:

– Мама, между нами нет никакого барьера.

– Ты наверняка молишься о моем обращении в веру.

Она произнесла эти слова язвительно и тут же пожалела об этом. Он же, напротив, слегка улыбнулся, правда не до конца, поскольку задумался о чем-то, и наконец сказал со свойственными ему самообладанием и уверенностью, которым научился явно не у нее, кто я такой, чтобы пытаться изменить твой взгляд на мир. Если я молюсь о тебе, то лишь затем, чтобы ты осталась таким же хорошим человеком, каким была всегда.

Проклятый монах, всегда имевший наготове самый либеральный, самый толерантный, самый умный, самый логичный и успокоительный ответ, словно он заранее обдумал и взвесил его. Словно вся жизнь целиком начертана у него на карте Истины, и ему нужно лишь развернуть какую-то часть этой карты, чтобы в случае сомнения свериться с ней. И на все у него есть ответ, и никаких сомнений, ибо он играет в команде самого Бога.