Голоса Памано

Когда, приехав в монастырь, Тина попросила привратника вызвать Арнау, монах высказал ей от имени общины свое недоумение, поскольку время для приема гостей совсем не подходящее, но она настаивала, говоря, что приехала издалека (какая глупость, в Монтсеррат все приезжают издалека). И что ей надо сообщить ему срочное известие, ну пожалуйста, и брат привратник скромно удалился, и вскоре еще более скромно вернулся, и, не говоря ни слова, провел ее в безликую комнатку, в убранстве которой сквозило тщетное намерение придать ей некую индивидуальность. На стене – изображение незнакомого уголка величественной горной цепи в зеленых и охровых тонах, подражание Миру, но подписанное неким Куско или Куссо. Атмосфера в помещении была пропитана специфическим, не поддающимся определению запахом. Тина прождала в одиночестве минут пять, думая интересно, куда это они пошли его искать, монастырь-то огромный. В сад, в ризницу, в библиотеку, на кухню… все на расстоянии тысячи километров. В этот момент дверь, ведущая в приемную для посетителей, отворилась, и она услышала шаги, приближавшиеся к комнатенке, где она сидела. Какой-то монах… Нет, Арнау. Арнау в черном одеянии, с коротко подстриженными волосами, здоровыми, густыми, но очень короткими. Без бородки. Беглец, нашедший приют в монастыре. Арнау, переодетый монахом. Боже мой. И удивительно-белые руки, скрывающиеся, словно пугливые рассветные голубки, в черных одеждах, и безмятежная улыбка… Мама, сказал он, что такое, у вас что-то случилось? Тогда она молча обняла его, потому что вид Арнау в монашеском облачении лишил ее дара речи. И ведь она не могла рассказать об этом Жорди. Хранить столько всего в себе невыносимо, это очень больно, в конце концов.

– Я не грустная. Скорее усталая. Ты знаешь, что я заканчиваю книгу?

– О чем она?

Разочарование. Он не помнит. Он совсем не живет моей жизнью.

– О домах, селениях и кладбищах Пальярса.

– О, как я рад. Ты подаришь мне один экземпляр для монастыря?

– Я его подарю тебе. Эта книга потребовала от меня больше усилий, чем я предполагала. Тексты, подписи под фотографиями… и вещи, которые я обнаруживаю по ходу работы. Но я быстро продвигаюсь вперед.

В это время где-то в дальних помещениях прозвенел колокольчик, звук которого едва достигал зала для приема посетителей. Тина заметила, что Арнау напрягся, и уже через двадцать секунд ему очень ловко и будто ненароком удалось заставить ее подняться со стула и перейти в помещение, где пребывали брат привратник, его компьютер, секреты, очки и улыбка, так похожая на улыбку Арнау. Когда она, не отдавая себе толком отчета, в полной растерянности оказалась уже на лестнице, то услышала, что Арнау спрашивает, как там Юрий Андреевич, тем же тоном, каким прежде спрашивал о Жорди. И в этот момент она поняла, что уже никогда не сможет вновь обрести прежнего Арнау и что она разом теряет сына, мужа, кота, а если очень не повезет, то и грудь, и жизнь. Серая лестница, холод площадки перед входом в монастырь, вечерний свет и отчаяние. Она сделала фото с этим призрачным светом, чтобы хоть где-то запечатлеть печаль, которая не вмещалась в слова.

Поезд в Сарагосу отправлялся лишь в десять часов вечера. У нее было полно времени, чтобы пойти куда угодно и выплакаться, сочтя себя самой несчастной женщиной на свете. Она уже столько лет не заходила в церковь, что удивилась, оказавшись перед купелью со святой водой. Запах расплавленного воска, легкий аромат ладана, сохранившийся после службы, полумрак и тишина. Она скромно присела на краешек одной из передних скамей. Несколько любознательных посетителей увлеченно разглядывали боковые капеллы. Какая-то темная тень вешала объявление, уведомлявшее о том, что посещение заалтарной капеллы Пресвятой Богородицы прекращено, и вдруг неожиданно алтарная часть храма стала заполняться служками, которые, не уповая на Бога, принялись распевать «Виролай». Несмотря на усталость, Тина обратила внимание, что поют они звучно, выразительно, чисто, хотя и немного монотонно, без изъянов, уверенно и без каких-либо колебаний, не то что она. И она вспомнила, как после долгих лет полного игнорирования церкви в какой-то момент стала довольно регулярно посещать церковные концерты и вновь открыла для себя знаки, символы, воззвания, образы и запахи, которые призывали ее к себе откуда-то издалека и на которые она, к своему удивлению, откликалась, правда с достаточным безразличием. Но сегодня она не испытывала никакого безразличия, потому что церковь вновь превратилась для нее во врага, который украл у нее сына. И на этот раз она вошла в нее как враг. Боже, мы с Тобой поссорились. А посему я не разговариваю с Тобой, как и мать семейства Вентура.