Голоса Памано

Учитель Максимо Сид поставил обоих Вилабру лицом к уступам, и Анселм Вилабру, видя, что Жозеп упал на колени, сказал оставьте его в покое, ведь он совсем мальчишка. Но учитель Сид заставил юношу подняться и вручил один пистолет Бринге, другой – Маури, а третий – Гассье и сказал им цельтесь в затылок и разом кончайте их; трое мужчин с сомнением переглянулись. Сзади остаток взвода нетерпеливо переминался с ноги на ногу в ожидании момента, когда трое буржуа-республиканцев решатся начать революцию в долине Ассуа, и тогда Маури из дома Марии дель Нази пожал плечами и прицелился в затылок Анселма, в то время как учитель Сид менторским тоном объяснял, как важно, чтобы каждая деревня вершила правосудие самостоятельно, нечего таскать каштаны из огня чужими руками. Тогда Гассья под воздействием всеобщего единодушия тоже поднял пистолет, в то время как Бринге, который был бледнее старого сеньора Анселма Вилабру, с трудом удерживал оружие в дрожащей руке. Маури выстрелил, издав при этом пронзительный крик в надежде спугнуть свой страх, и застывшая под портиком дома Грават Элизенда услышала скорее этот жалобный вопль, чем звук выстрела. Анселм Вилабру, экс-капитан испанской армии, упал на полсекунды раньше, чем смог произнести слова, которые придали бы более эпический характер его кончине. Он не успел их произнести, потому что был слишком озабочен судьбой своего сына. Но зато успел посвятить последнюю мрачную мысль шлюхе Пилар; в тот самый момент, когда пуля начала пробивать себе путь в его мозгу, он подумал проклятая потаскуха, ты воспользовалась тем, что я рисковал жизнью во имя Отечества, чтобы наставить мне рога в моем же собственном доме, в моей постели, когда в доме были мои дети, и с кем, с несчастным денежным мешком (ведь театральное дело приносит хорошую прибыль), полным ничтожеством, который, надеюсь, сделал тебя несчастной до конца твоей гребаной жизни, шлюха, да будет так. Тут Гассья издал рев, напоминающий вопль своего товарища, и расплющил аккуратный затылок Жозепу Вилабру-и-Рамису из дома Грават, который упал на землю без всяких заявлений, без единого стона, лишь с образом Хулии де Сорре в голове и нелепой мыслью я рад, что умираю, потому что теперь мне не придется говорить папе, что я хочу жениться на красавице-крестьянке, милой и бедной, потому что она из дома Пона де Сорре, а отец никогда не сможет ответить мне если ты еще хоть раз скажешь подобную глупость, я тебя убью.

– Вы все свидетели, – объявил учитель Сид, забирая пистолеты и выдавая канистру бензина трусу Бринге, – что акт правосудия был свершен народом Алтрона.

– Торены.

– Что?

– Это Торена, а не Алтрон.

– А, да? Вы уверены?

Он посмотрел на своих людей взглядом, в котором сквозила тень страха, а может быть, тревоги. Потом сухим тоном сказал облейте их как следует, и Бринге молча вылил содержимое канистры на тела; тогда учитель протянул ему зажженную спичку, и Бринге словно случайно выронил ее на влюбленного в простую крестьянку Жозепа, который тут же превратился в полыхающий факел; однако на его отца, лежавшего немного в стороне, огонь не перекинулся. Но процессия убийц не обратила на это внимания, поскольку уже направлялась к деревне, а спустя минуту грузовик уже двигался в сторону Сорре, Алтрона и Риалба. На площади Торены остались лишь Рафаэл Гассья из дома Миссерет, Жоан Бринге из дома Фелисо и Жозеп Маури из дома Марии дель Нази, которым с этого момента придется делать хорошую мину при плохой игре, продолжая изображать из себя революционеров. Из окна дома Грават их увидела Элизенда, которая тут же бросилась бежать вниз по лестнице, чтобы понять, что произошло, теша безумную надежду, что не произошло ничего. А тем временем парочка, а может, и больше обитателей деревни прошептали поделом им, этим богачам и фашистам.