Голоса потерянных друзей

Он тянется вперед и сдергивает с парты ботаника чистый лист. Жертва вздыхает, снова лезет в рюкзак и спокойно достает новый листок. Боже, храни ботаников! Вот бы у меня весь класс был такой! На всех уроках!　

В итоге победа остается за мной, если можно так выразиться. Со звонком я получаю от учеников, торопящихся удрать из класса, целую стопку мятых бумажек с рассуждениями на заданную тему. И только когда последняя группка девятиклассников преодолевает заграждение, которым служит пустая парта, придвинутая мною к двери, я узнаю длинные, тонкие косички, украшенные красными бусинами, выцветшие джинсы и цветастую футболку. А вместе с ними и девчушку, которая утром провожала мальчика от перекрестка до школы и несла его коробку с обедом. Во всем этом хаосе я даже не заметила ее среди присутствующих!　

Я заставляю себя поверить, что она-то меня не узнала и не связала с утренним чудом, предотвратившим трагическое происшествие. Пролистывая несколько ученических работ, я читаю:

Наверное, это про скотный двор.

Книжка тупая.

Про свинью.

Это пародия Джорджа Оруэлла на СССР.

Надо же, кто-то на полном серьезе переписал предложение из аннотации на задней обложке книги. Выходит, надежда еще есть.　

А на следующем листке написано:　

Эта история о полоумной дамочке, которая с утра попадает в аварию и ударяется головой. А потом забредает в школу, хотя понятия не имеет, что ей там делать.

А на следующий день она просыпается и решает больше туда не возвращаться.

Глава третья

Ханни Госсетт. Луизиана, 1875

Надвинув шляпу с широкими полями на самые глаза и стараясь держаться тени, я пробираюсь вперед в утренних сумерках. Если меня заметят, жди беды. Уж мы с Тати знаем это наверняка. Госпожа никого из издольщиков и на пушечный выстрел к хозяйскому дому не подпускает, пока Седди не зажжет в окнах свет. Если меня застанут здесь ночью, чего доброго, примут за воришку.　

И тогда хозяйка наверняка порвет договор об аренде земли! Она эти самые договоры терпеть не может, а наш — больше других. Всех нас, кто остался без родителей, она хотела придержать у себя подольше, чтобы мы работали в доме, пока не станем совсем взрослыми и не взбунтуемся. Она и Тати позволила пустить нас на свой надел лишь благодаря массе, который считает, что потерявшие семью подростки тоже должны иметь право возделывать землю и кормить себя. К тому же хозяйка не верила, что старуха и семь неразумных юнцов целых десять лет продержатся на одном крошечном наделе и заслужат право получить его в собственность. Наша жизнь действительно была скудной и голодной, потому что три четверти урожая, выращенного на этом поле, приходилось отдавать в уплату долга за землю или обменивать на товары в местной лавке, поскольку издольщикам запрещено торговать за пределами плантации. Но сейчас эти заветные тридцать акров уже почти наши — тридцать акров, один мул и снаряжение. Но хозяйке это явно не нравится, тем более что наш надел находится совсем рядом с их домом. Она хочет придержать эту землю для юного мистера Лайла и мисси Лавинии, хотя тем куда интересней тратить отцовские деньги, чем возделывать поля.　

Но все это не важно. Намного серьезнее то, что сотворит с нами хозяйка, если обо всем прознает, но, надеюсь, это случится нескоро. Тати ни за что не облачила бы меня в мужскую рабочую одежду и не отправила бы тайком подбираться к дому, если бы были другие способы выяснить, каким шальным ветром сюда занесло эту девчонку в плаще и что она делала в Госвуд-Гроуве посреди ночи.　

Она, должно быть, надеялась скрыться под капюшоном от любопытных глаз, но Тати мигом ее узнала. Недаром она в прошлом году, незадолго до Рождества, просидела несколько ночей у керосиновой лампы с иголкой в руках, торопясь сшить два одинаковых плаща в подарок — один для той смуглой дамочки, которую хозяин держит в Новом Орлеане, а второй — для бледной дочурки, которую масса ей заделал, — Джуно-Джейн. Хозяин любит наряжать маму с дочкой одинаково, а еще знает, что на Тати можно положиться и что она ни за что про свое шитье не расскажет хозяйке. Все мы твердо усвоили, что рядом с ней об этом ребенке и его матери лучше не упоминать, чтобы не будить лиха.　

Но то, что Джуно-Джейн сама пришла в Госвуд, недобрый знак. Масса-то с плантации уехал на следующий же день после Рождества, и с тех пор мы его не видели. А уехать ему пришлось, потому что сынок его, этот известный «джентльмен», опять угодил в переплет — на сей раз в Техасе. И ведь всего-то два года прошло с тех пор, как хозяин отправил его на Запад, чтобы избежать наказания за убийство в Луизиане. Но, видно, пребывание на госсеттских землях в Восточном Техасе не прибавило хороших манер юному мистеру Лайлу. Хотя это и неудивительно.