Голоса прошлого

   Я шла к себе, попутно сделав крюк в ясли – за малышкой Нохораи. Девочка сосредоточенно шла рядом, сунув руки в карманы. Маленькая старушка. Нет, она не задавала бесконечных вопросов на тему, когда придёт мама. И не ныла «хочу к маме». Она просто замкнулась в себе, и я уже отчаялась когда– нибудь снова услышать её смех, увидеть её улыбку. Мне говорили, что детская психика пластична, что горевать слишком долго в таком возрасте невозможно, что любовь и ласка непременно вытянут маленькую душу из тёмного подвала беды. Но на это нужно время. И понимание. Тонны понимания и терпения. Меня серьёзно спрашивали, готова ли я на это, потяну ли, справлюсь ли. Я уверенно отвечала, что справлюсь, потяну, готова.

   Хотя, думаю, они приняли во внимание мою паранорму; опекунство в девятнадцать лет – исключительная ситуация, отказали бы, как пить дать, отказали.

   Но я сама росла без семьи, и что такое интернат, ещё не успела забыть. У маленькой Нохораи должен быть кто– то, кому она небезразлична. Точка. Кому не нравится, тот может застрелиться.

   Хотя, конечно, маленький ребёнок с такой травмой – не самое лёгкое дело из всех возможных.

   Ане встретила нас с пакетом булочек из дэлловской пекарни, а с меня полагался терранский чай сорта «Ахмадени». Сейчас пойдём или к ней или ко мне, поужинаем, уложим девочку спать, и останется ещё немного личного времени.

   Такой вечер был, как сейчас помню, тихий, умиротворённый. Ане постаралась насытить стандартное жилище домашним уютом, несмотря на то, что приехала всего на полгода. У неё было очень тепло, пушисто и мило: всякие вязаные вещицы, плед, коврики из пёстрых полосок плотной ткани, вышитые вручную, крестиком, голографические миниатюрки по стенам, цветы. Я тихонько завидовала, я так не умела. У меня было голо и пусто, хотя я, параллельно с учёбой, устроилась в постоянный штат. Целителей мало, свободных целителей ещё меньше, с нашей паранормой берут не глядя, даже если лицензия ещё ученическая. Лицензия – дело наживное, сегодня студент, завтра специалист, хватаем и держим, пока есть возможность.

   Ане любила детей, знала к ним подход. Нохораи быстро перестала её дичиться. Ане учила её русскому, я прислушивалась к незнакомому языку. Забегая вперёд: русский я не освоила даже на бытовом уровне, не пришлось. Но какие– то слова запали, конечно же, в памяти. Особенно эта потешка с ладушками: мишка косолапый по лесу идёт… Ане перевела мне, как могла, смысл, но рифма оригинала завораживала и врезалась в память на всю жизнь.

   Потому что я увидела, как Нохораи улыбается. Впервые. На её круглой рожице возникла улыбка, самая настоящая, тёплая улыбка, а потом девочка рассмеялась. И тут же испуганно замолчала, а я обняла её, спросила: ну что же ты, маленькая? И она несмело улыбнулась снова.

   За эту улыбку можно было отдать жизнь.

   Нохораи уснула, и Ане попросила не тревожить её:

   – Пусть спит…

   Я кивнула: спасибо.

   – Энн, а ты откуда? – вдруг спросила Ане. – Будешь ещё чай?

   Я кивнула, она стала разливать по чашечкам прозрачный напиток.

   – Так ты откуда?

   – Из локали Ратеене. Таммееш.

   – Ты не похожа на тамме’отку!

   – Я не тамме’отка.

   Объяснять не хотелось. Я сидела, грела ладони о горячие бока чашечки, и в голове было пусто до звона.

   – А девочка? – не унималась Ане. – У неё геном Пацифиды, это же видно!

   – Мать её вправду была из локали Пацифиды, – подтвердила я.

   – Я думала, девочка – твоя дочь, – вырвалось у Ане.

   Я качнула головой: нет.

   – Мы с её матерью выросли вместе, – объяснила я. – Жили в одной комнате… в интернате на Таммееше. Потом она погибла вместе с мужем. И я взяла девочку. Мне разрешили.

   Ане, сочувствуя, положила ладонь мне на запястье. Я улыбнулась ей благодарно. Она умела понимать без слов, понимала, когда надо было остановиться с вопросами, с ней хорошо было молчать обо всём на свете.

   Короткая мелодия– напоминание. Я встала:

   – Мне на тренировку.

   – Зачем ты загоняешь себя, Энн? – тихо спросила Ане. – Ты – врач, зачем ты учишься убивать?

   – Надо, – коротко ответила я.

   – Кому надо?

   – Мне.

   Ещё немного, и я бы рассказала ей всё, может быть, даже со слезами, я была очень близка к истерике в тот момент. Но внезапно раздался сигнал общей тревоги – он шёл из общего коридора и из динамиков в личных комнатах, и устройства связи транслировали его же. Бьющий по нервам звук, кто раз услышал, уже не забудет. А для телепатов он транслируется ещё и через инфосферу..

    Сердце бухнуло в рёбра и провалилось в пятки: каждой клеточкой собственной шкуры я ощутила, что это не учебный сбор. Учебные сборы на станции я уже проходила несколько раз. Объективная необходимость на космическом объекте такой протяжённости и сложности.

   Нохораи резко села, я ожидала, что она захнычет, но она только смотрела на нас большими глазами. Только смотрела. И если в прежние тревожные учения она ревела слоном, то в этот раз молчала, и на лице её отчётливо читался ужас. Она тоже почувствовала! Дети, особенно маленькие, обладают высокой восприимчивостью…

   – Чёрт, – высказалась Ане, – как не вовремя!

   Она ничего ещё не понимала!