«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Здесь в его скромной, лаконичной живописности нам является тот самый дискурс взятия ближайшего мира как целого, который изначально и органично присущ крестьянскому народу. Перед нами – дискурс полагания мира как такой полноты, в которой уже не важна (и поэтому слабо различима) координированность и соподчиненность элементов этого мира. Он, действительно, существует как «то, что выпало». В частности, что выпало на конкретную жизненную долю нашей рассказчицы. И этот мир, по всей видимости, устраивает субъекта. Больше того, – этот мир устроен так, что не нуждается в переустройстве. В нем все постижимо и все поддается понимающему приятию. К миру только надо притерпеться, и он оборачивается периодическими вспышками скромных житейских благ и молодецких деятельностных свершений, начиная с систематической колхозной кормежки и заканчивая микроподвигами вроде обуздываемого с помощью «ломика» трактора ЧТЗ. Ощущение довольства и даже некоторого слаженного уюта звучит здесь как основное дискурсивное настроение. И вот это принимающее отношение, прочитываемое в простодушной повести Любови Шишкиной, сигналит нам о неких, поистине гравитационных, свойствах пространства русского слова. Это слово подолгу молчит о существенном и лишь порой проговаривается о нем. О том, что если что-то равновесное, устойчивое и хоть капельку уютно-нестрашное сложилось, то его «не след теребить», настырно ища «добра от добра». Такого рода крестьянский дискурс подразумевает и удерживает согласие мира. Нельзя сказать, что этот дискурс спорит, препирается с многозначительно-доктринальным заявлением Карла Маркса, сформулированным в одиннадцатом тезисе о Фейербахе: «Die Philosophen haben die Welt nur verschieden interpretiert; es kommt aber darauf an, sie zu verändern» («Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»). Нет, этот дискурс просто устраивается поодаль, находится в сторонке от прогрессистско-преобразовательного свербежа. Кстати, деловитая распорядительность русского перевода («Дело заключается…») в официальных изданиях Маркса (на самом деле более мягкий и точный вариант перевода оригинала es kommt aber darauf an, sie zu verändern: «приходит точка (момент), когда важно изменить его») дополнительно сигналит о том, что преобразующая активность – единственно возможная нацеленность субъекта. Короче говоря, «вперед и выше!». Но, вслушиваясь в «голоса снизу», можно удостовериться, что жизненный мир, воссоздаваемый в крестьянских «дискурсах отцов», принят и объяснен в его не нуждающейся в процедурах «изменения», сложившейся полноте. Этот мир, при всей его холодной жесткости, дискурсивно согрет и размят в крестьянских нарративах стариковского поколения. Жизнь в нем не производится в ступенях и формациях, планомерно завершаясь и затвердевая в очередных ее этапах, но длится, длится и длится. И это ее движение естественно вмещено в безмятежные (точнее говоря, лишенные педалированной истерики) по настроению, дискурсивные форматы натуральных крестьянских миров, подчиненных (особенно в поколении «крестьянских отцов») циклическому движению исхоженной природной округи, маленькой родимой земли.