«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

– Я своих дедушек, бабушек не помню. Нет, нет. Они рано умерли. Да. Знаю, что бабушка. Это уж мама рассказывала. Отцова мать ходила в Киев, в Украйну, в церкву. Пешкой ходили. Я не знаю, сколько месяцев они ходили? За святой водой. Принесли воды. И я уж эту воду видала. Ей уж, этой воде, было 60 лет! Угу. Как слеза! Ну, так. мы божественные со всех сторон. И с отцовской стороны. Про соседей расскажу. Ну, всяк было. Всяк было с соседями. Ну, все. Так, какое-то покорение было. Что-нибудь такое. Ну, детей нет. То через детей у кого-то все. И я покорюсь. Ну, долго не серчали. И я так со всеми говорила: «Ругаться можно – без этого обойтиться нельзя. Оно ни с чего – с малого до большого. Но серчать нельзя!» Вот мы, со сношенницей (имеется в виду жена деверя, брата мужа. – В.В.) прожили на том дворе. Когда мы дом-то построили, то с их дома сейчас съехали. Это мы там в одной хате жили, через стену, двадцать один год. И тут сколько живем. Ну, когда мы. Ну, с 1957 года мы тут живем. Они перешли – они сразу в дом вошли, зимовать. А мы-то в кухне зимовали, а оттель сразу ушли. И когда чего-нибудь там. Вот. А никогда. чтобы, это, не поздоровкаться или чего. Мы так вот не делали, как вот люди – ругались дюжо или чего. У нас этого не было. Да и мы вдвоем жили – мы с мужем жили неплохо – хорошо мы прожили. Пятьдесят лет я с ним прожила.

Соседи нам не помогали в стройке. Да. Ну, так, – если что попросишь. Ну, как-то нам. нам это люди. Сделаю я сама, все. Я штукатурила сама. Никто нам не помогал. И дома-то, вон, одна. Не знаю я, каких раньше было больше в Атамановке – бедных или богатых. Кто его знаеть? Тады как-то, видишь, оно перепутано. Дюжо-то богатых не было, чем сейчас – машины, да все есть. А тады, ежели скот есть, да спять на полатях, ватолой одеваются. У нас кулачества не было. Но все равно. Вернее, так много не было. Но жила в няньках я у кулаков. Да. С детства, до колхоза. Да как я жила в няньках? Жила я у двух хозяев. Ну, одним словом, и дитя нянчила еще меньше, чем должна бы делать. А уж когда в колхоз вошли, тринадцатый год мне пошел. Ну, тут немного я прожила, после колхоза, может, с год. Семья была большая – три мужчины. А двоюродная сестра она мне, – эта взяла меня в нянькито, – перестирает. А тоже и новое было, да и старого много. И сейчас все перестирала, накладеть мне – садись, латай. Вот я и сижу, латки латаю. Чего же мне? Я не знаю, сколько мне времени было? Колхоз организовался, мне тринадцать лет было. И вот так вот! И вот и в других богачах и полола, и все. Чего заставят, то и делала. Но нанималась-то в няньки. Ну, доставалось работы. Но мы ее не боялись. Я не знаю, как это?.. Такое сложение было у нас. Мне никогда тяжело не было, я ни разу не замучилась. Ой!.. (Вздыхает.) Развитые все. Это я на операцию попала в Волгоград. Это в каком же я году? В шестидесятом году. Ну, и врачи даже собирались, несколько врачей, поглядели меня. Всю смерили чего-то – и руки, и все. Одна говорит: «Такой не было!» Какие мы стали развитые. «Это просто, говорит, – страсть какая-то!» Ну уж и работала-то! Есть чего вспомянуть. И на все дела – лишь глянешь!

Мне в своем дому жить хорошо. Строили по себе. Ну да, нравилось. Мы вот сразу сделали. Мы сделали – там хода не было, в энтой хате (имеется в виду смежная комната. – В.В.). А мы сделали туда ход, чтобы наскрозь. А то с нами будут мучиться: детей нет, выносить-то люди будуть. (Речь идет о выносе гроба. – В.В.). И дверь сделали прямо. Хозяин умер, и там. И его, все это, сделали. Вынесли. Все себе приготовила. Вот – все. Я не знаю, как люди? Помруть – ничего нету. Ну как же они жили!? Ну, а я вот, скрозь собралась. И тут жила, все было, и с собой все приготовила. В Украйну себе заказывала: и рубаху, и это. халат, и все. Ну, все у меня есть: из церкви покрывалки – и у него, и у меня. Ну, все, как надо. И одевать гроба – все есть.

Чем вас кормили в детстве? – меня спросять. А мы страшно рослевые были, здоровые все были. Меня звали жалмерка. Жалмерка. Жалмер – это солдат. А я кричу: «Мама! Это чего такое?» – «Ну, ты чего? Вот, есть. ты же полная…» И вот так вот. Да ничего – чего мы ели?! Ну, конечно, хлеба у нас редко когда хватало. Картошка была. Болей частью тыквы. Калуны или как? Ну, тыквы, в общем, по-нашему. Каши всякие. И парила, бывало, мама на сковороде или, там, в посуде. И вот это у нас до отвала было, этих тыквей. Страсть какая-то! Это всю зиму до отвала, и лето. Вот, только этим. А что так? Ну, что будеть в таких детях?!.. Ну, была у нас там скотинешка. Коровка. Молоко, конечно, было. А чего же? На нас все надо было. Все. А в войну вот – я не скажу. Я живая, и вот тут я жила. и все. Хозяин у меня на ремонте. Он уйдет туда. Его не брали, он по брони оставался. Бронь была на нем. Он не воевал. Ну, все туда. А дома. вот уезжала, я говорила, что работала далеко. На быках ездили. Уезжаю рано. Ну, в общем, до рассвета мы уезжали. И приезжали поздно. Часов не было. Мы даже не знаем, когда едем, когда приедем. Вот так вот проработали. Я не знаю, чего я ела? Я не скажу сейчас, чего ела.

У нас ничего не было.

В 1946 году был большой голод. Ну, мы уж работали на комбайне и не выполнили. То мы выполняли – нам давали 25 пудов. И вот мы как-то выкручивались: и птица была, и сами все. А это – не выполнили. Вот я тебе рассказываю: люди из нашего комбайна брали, а мы из своего не брали. Вот крошечки. Что было, то и было сдано. Ничего! Ни откель ничего! И так глянешь, там, на людей. Да что я, не гуляла что ль, на свадьбе?! Идтить туда. А мы сорок две свадьбы прошли! Это с его стороны. А своих я не считала. И всем рубахи и платья, все кидали. И только, вот, его нету. А я говорю: «Ну чего же мы друг дружке не сказали?..» Он бы сказал: «Мы чего ходим? Даринки дарим, а сами?!» Мы на себя не глядели как-то. В контору. Как праздник, так в контору нас директор звал. Ну, как работали, что ль. Вот и так ходили, гуляли. И очередь была, и свадьбы. Детей своих нет. У этих, у товарищей, всех в армию провожали, встречали и на свадьбу ходили. Вот страсть какая-то была! И ни разу пьяные не были. И на свадьбу пришли, а он и говорит: «Иришка! Я ничуть не хочу пить». И я говорю: «Не хочу». Бросили пить на свадьбе. И еще три свадьбы обошли – не пили и все. А люди чего-то запиваются – не могут без нее? А мы. Он сказал. Слег он у меня, долго хворал. Хворал он у меня. А мы уже дорогую водку не смели покупать. Шесть рублей, семь рублей. А мы три рубля, да пять – самая дорогая была. И вот, как привезуть, я бутылочку возьму. То день рождения кому или же, вот, день свадьбы нашей. А я говорю: «Ну, давай выпьем, хоть покушаем. А то и не покушаем…» А он: «Ну налей мне в стакан вот столько…» Я налью. А он только ко рту – то закашляется, то. И бросить. И ни одну бутылку не выпили. То придуть гости. Иль растираться будешь, там, раза два-три. и все. Вот, так вот прожили. А гулять страсть как ходили! Ну, идем вместе и приходим вместе. Мы и пьяные никогда не были. Или пришел – чего-нибудь там сказал? Или пошел и где-нибудь там бутылку спросил? Этого мы не знаем ничего. И деньги в руки никогда не брал. Все есть. А ими (деньгами. – В.В.) я всегда руководила. И все у нас было.