«Я сейчас все постепенно объясню…». «Чем больше человек независимей, тем больше он выделяется в нашей семейной ячейке…». Эти мимоходом произнесенные Михаилом Григорьевичем фразы и сам ход развертывания рассказа выглядят – если сравнивать его дискурсивную организацию с нарративами крестьянских «отцов» – необычно и даже диковинно. Там, как мы неоднократно убеждались, почти не наблюдалось намеренных, отдельно и специально организованных, разветвленных объяснений, комментариев, уточнений. Набор обстоятельств жизненного процесса воспроизводился корневыми крестьянами в основном в их элементарных, планиметрических проекциях. Дискурс выхватывания элементов повседневного бытия и их равнозначного, лишенного соподчиненности и иерархизированности, выровненного, в определенном смысле «равнодушного» выстраивания сообщал речевому пейзажу характер несколько эпический. Здесь же мы видим заметно иную картину. Повествование Михаила Григорьевича в определенном смысле напоминает что-то вроде наброска психологической прозы, где неизбежны, с одной стороны, прямые оценочные подытоживания, а с другой – налицо подробное протоколирование разнообразной феноменологической «чепухи и мелочевки». Оба этих элемента как-то разумно и спокойно складываются в некую завершенную картинку. На наших глазах возникает что-то вроде социальной стереометрии. И мы наблюдаем довольно сложно координированный объем, пространство которого поддается лишь дискурсу внимательного и подробного, многомерного сетевого обзора. А что, если бы Михаил Григорьевич не был так словоохотлив? Ах, прекрасно, что это не так! Но если самим попробовать редуцировать картину отношений трех братьев-Голубов, убрать из нее прихотливую текучесть, откачать экзистенциальный воздух, что выйдет? Голый чертеж, набросок, карандашная картинка, чем-то напоминающая архаический схематизм и царственную, пропускающую небрежность дискурсивных форматов крестьянских «отцов». Почему? Этот вопрос ставить пока рано. Посмотрим на дальнейшее развертывание дискурсивной сетевой картины.