Голоса за стеной

Когда полурасчлененные узлы были нарисованы тушью, тени на них наведены и каждую деталь, казалось, можно потрогать, Гриша расположил листы с узлами в таком порядке, чтобы они образовали объемную схему собранного прибора, и пригласил заводского фотографа. Фотограф сделал снимок монтажа и напечатал его. На этом метровом отпечатке Гриша стал завершать работу.

Теперь его дни протекали в обществе доброжелательной и сдержанной Юли и доброжелательного, но несдержанного Бондаря, который с помощью русско-испанского словаря нахально переводил названия деталей и узлов на испанский язык, подолгу консультировался по телефону с каким-то другом-лингвистом и почти непрерывно чертыхался. Едва в комнатенку заглядывал Владимир Иванович, Бондарь произносил монологи, заставляющие Гришу краснеть.

— Вот он стоит перед вами, скромный герой труда, в своем зачуханном халате и надраенных черных ботинках, с кистями и красками в перепачканных руках… — к краскам Гриша даже не прикасался, для этой работы они были не нужны. — …многостаночник умственного труда, гроза халтурщиков из художественного и антихудожественного фондов, апостол внешнеторговых связей, сокращающих большие расстояния между народами и континентами…

— Михаил, прекрати, — оборвал Владимир Иванович.

— И непостижим этот человек, безвозмездно отдающий свой творческий труд, ибо радость его и плата — в высоком сознании выполненного долга и в умножении… — не унимался Бондарь.

— Прекрати, я тебе сказал.

— Сейчас… в умножении койкомест на северных и южных курортах страны, а также в детских садах и яслях. И когда наш скромный герой, проснувшись утром и поев каши, пойдет на работу, он будет радостно думать о том, что во всем, что охватывает глаз, есть частица и его вдохновенного… во, нашел нужное слово… его вдохновенного труда. Вот! А как по-испански «бугель»?

Чем дальше Бондарь уходил в работу, тем реже находил время для монологов. С бугелем, который, как подсказал по телефону друг-лингвист, был словом голландского происхождения, можно было не церемониться. Но дальше пошли техницизмы русские, и с ними пришлось туже. «Коромысло» обошлось Бондарю множеством скороговоркой набормотанных слов, неудобопроизносимых по-русски и непереводимых на другие языки. Но еще труднее дался перевод сравнительно простого слова «пята». Кроме бытового значения, иных указаний в словаре не было.

— Не могу, не могу! — стонал Бондарь и осторожно шлепал себя кулаком по лбу. — Не могу халтурить при самом Григории Капустине. «Пята» имеет одно значение — и все. Хоть бы дополнили самым элементарным — дескать, орудие угнетения мужей. О, я несчастный!..

Родионов заглядывал во вновь созданное бюро по два-три раза в день. Он был доволен: не столько даже неправдоподобно быстрым, несмотря на внешнюю Гришину медлительность, продвижением работы, сколько сосредоточенным спокойствием и деловитостью, царившими здесь. Юмор Бондаря был примитивен, но все же это был юмор, Владимир Иванович больше не обрывал Бондаря, даже когда тот нес чепуху. Веселая чепуха — и ладно.

После десяти дней работы без выходных дело стало близиться к концу. Бондарю осталось только скомпоновать текст, уже отредактированный с помощью знакомого лингвиста, а Грише кое-где растянуть композицию, наложить тени и еще раз пройтись по всему рисунку, чтобы выполнить все требования полиграфистов. Поэтому нисколько не странно прозвучало желание Гриши остаться работать ночью, тем более, что у Бондаря дел было еще часов на пятнадцать и он заявил, что ему надоело тянуть это удовольствие.

Копировщица Юля окончила работу и около семи вечера ушла, позаботившись о том, чтобы снабдить мужчин едой, питьем и куревом по меньшей мере на два дня. (И правильно сделала, к утру они все съели и почти все выпили).

Владимир Иванович, уходя домой, запротестовал было против этого аврала и попытался убедить авральщиков, что лучше нормально работать два дня. Но они заявили, что их стремление увидеть сей труд завершенным слишком велико, чтобы откладывать такое удовольствие на целые сутки. А Бондарь кроме того нетерпеливо подмигнул начальнику, словно намекая на некие воспитательные цели.

Родионов с несвойственной ему нерешительностью послонялся по комнатке, убедился, что от окна не дует, оставил зачем-то Бондарю и Грише свои спички и лишь после этого ушел.

Перед тем как уснуть вспомнил благодарный Гришин взгляд, когда топтался в комнатке, ища перед уходом, чем бы еще снабдить авральщиков, чтобы не терпели ни в чем нужды…

Утром он спешил на завод больше обычного, но при входе наскочил на главного инженера, который увлек его за собой в штамповочный цех, так что в отдел Владимир Иванович попал уже в десятом часу. Не заходя к себе, он открыл дверь бюро сопроводительной технической документации и замер: со стены повыше Гришиной головы, с женского портрета, с уже знакомого ему ангельского лица, обрамленного ровно спадающими белыми волосами, на него смотрели безмятежно голубые глаза.

Гриша поднял голову, скосил взгляд наверх и зябко повел плечом. А Бондарь, коротко стрельнув зрачками, пропел: