Голосуйте за Берюрье!

Ахилл Ляндоффе – человек лет сорока с посеребренными сединой висками. Это крупный мукомол, который намолол много муки и денег, ибо выглядит очень элегантно. Он высок, выигрышно сложен (он выиграл три кубка по теннису и один по водному поло), у него открытый взгляд, резкий, напористый голос, повелительные жесты. В нем невольно проступает мужчина, созданный, чтобы командовать и зарабатывать деньги.

Его выход на эстраду встречен шквалом аплодисментов, предназначенных прославить его мужество. Он простирает руки, прося тишины. Затем проникновенным тоном и во взвешенных выражениях отдает должное памяти своих столь трагически ушедших из жизни соперников. Он говорит о том, насколько тяжело видеть гибель двух человек, которые не разделяли его идей, но которые тем не менее заслуживали уважения. Ему аплодируют.

Он делает заявление, касающееся его веры в эффективность действий полиции. Виновный будет найден и наказан! Здесь, мне кажетс, он слишком далеко забросил поплавок.

Сумасшедший, который как Джек-Потрошитель рыщет по городу в жажде новой крови, не помешает Франции жить спокойно!

Что касается лично его, он выполнит до конца свою миссию, чем бы ему ни угрожали. И если ему суждено погибнуть, то он отдаст свою жизнь стране, надеясь, что она разумно ею распорядится и что грядущие поколения... тра-ля-ля!

Новые и новые аплодисменты.

Затем Ахилл Ляндоффе излагает основные направления своей программы. Отныне и впредь он намерен поступать, как и прежде, но значительно лучше!

Ему устраивают овацию.

Он выпивает стакан минеральной воды и начинает развивать проблемы градостроительства в своем избирательном округе. Он говорит о прачечных, о дорожной службе, об асфальтированных дорогах, школах, клубах, стадионах, столовых на производстве, о пенсионерах и т. д. и т. п.

Лучше бы я пошел в кино и посмотрел фильм «Рука моей подружки в штанах сутенера». Собрание заканчивается «Марсельезой», которая, хотя и звучит громко, не обходится без фальшивых нот.

Покидая зал, я думаю, что Тучный был прав: никаких проблем – на сей раз именно Ляндоффе выиграет прогулку в Бурбонский дворец. Смерть его противников позволит ему заполучить депутатское кресло. Тут меня озаряет. Стоп-стоп, а вдруг в самом деле!

И в который раз я наношу удар в щиколотку моему воображению, чтобы помешать ему нестись галопом. Что же это такое приходит мне в голову! Мы же не в Чикаго, в те славные времена, когда запросто убивали одного за другим кандидатов в губернаторы.

Я подхожу к коллегам, которым поручена охрана доблестного кандидата. Они внимательно наблюдают за ним, в то время как он вовсю пожимает руки белькомбежцам.

– Не спускайте с него глаз, ребята, до самых выборов, – рекомендую я.

– Не беспокойтесь, господин комиссар. Мы постоянно попарно следим за ним и спим в его прихожей.

– Ладно. Если с ним что случится, нам всем придется, сколько нас тут есть, изучать объявления в «Франс-суар» о найме на работу.

Я бросаю последний взгляд на Ляндоффе. Этот мукомол по-прежнему окружен толпой. Его поздравляют, ему пожимают руку. Короче, он предстает как герой.

Я возвращаюсь в Сен-Тюрлюрю. Мне хочется ощутить добрый запах полей и расцеловать мою Фелицию.

Глава IX

Несмотря на поздний час, в комнате моей мамы еще горит свет. Полоска желтого света пробивается из-под ее двери, и, когда мой проворный шаг завершает восхождение по лестнице, дверь эта приоткрывается, и я вижу половину ее робкого силуэта.

Она меня узнает и появляется целиком, такая маленькая, такая успокаивающая в своем сером платье с кружевным воротничком.

– А, это ты, сынок, – тихо говорит она.

Я ее журю:

– Почему ты еще не спишь, мама? Ты сегодня много веселилась или что?

– Я ждала тебя, я была немного обеспокоена.

– Но я ведь тебе передал через Берю, что вернусь поздно.

Она хмурит брови.

– Я не видела господина Берю!

Внезапно мне сводит скулы. Мое астральное сухожилие рвется, образуя трещину в цилиндре и люфт в дифференциале. Я вхожу в ее комнатку, оклеенную обоями, которая с тех самых пор, как ее заняла мама, пахнет альпийской лавандой.

– Не шути, мама! Толстяк не появлялся вечером?

– Уверяю тебя! Господин Морбле ждал его, тасуя карты до десяти часов вечера. Он велел поставить в холодильник божоле, поскольку считает, что так лучше пьется.

Говоря это, она стряхивает пыль с лацканов моего пиджака, пыль, которую могут заметить только глаза матери. Своего сыночка она хочет видеть чистеньким и опрятненьким!

Озадаченный, я шмыгаю носом. Это исчезновение ни о чем хорошем не говорит.

– Послушай, Берю хотел вернуться домой именно из-за Морбле и их белотных планов. Специально для этого он взял машину в комиссариате.

– Только бы он не попал в аварию! – беспокоится Фелиция.

– Сейчас узнаю, – говорю я, бросаясь к лестнице.

Я вхожу в телефонную будку гостиницы и бужу почтовую даму. Она говорит мне «Алла!» вместо «Алло!», потому что зевает так, что у коммутатора отваливается челюсть.

– Соедините меня с жандармерией, – приказываю я.

Она соединяет. Раздается еще один заспанный голос, который произносит «Алле-о!»

– Это жандармерия?