Голосую за любовь

Едва набрав слюны, чтобы пошевелить языком, я спросил, что же такое я хочу, а она, злобно и быстро ударяя кулаками меня в грудь, сказала:

— То самое. То. Сам знаешь, что!

— Не знаю! — сказал я.

— Не ври. Знаешь. Не надейся, не будет того, чего ты хочешь.

— Ну скажи, чего я хочу! — Я привлек ее к себе, а Рашида уперлась мне в грудь локтями и заплакала.

— Нет! Нет! Нет! — повторяла она одно и то же.

— Что «нет»? Ты — дуреха. Разве сама не понимаешь, что ты еще совсем девчонка? Разве мужчина мог бы пойти на такое с ребенком?

Я прижал ее голову к своему плечу и гладил ее волосы. Мне казалось, что она не перестанет всхлипывать до конца своих идиотских дней, но она кончила так же мгновенно, как и начала. Потом подняла ко мне лицо, и в сумерках глаза ее горели.

— Поцелуй меня, Бода, если хочешь, — сказала она и зажмурилась, как те красотки в кино, которые, полуоткрыв губы, ждут поцелуя какого-нибудь фрайера. Я рассмеялся и смеялся как сумасшедший миллион минут. Рашида обиделась.

— Может, ты думаешь, что я еще совсем ребенок? — сказала, повернувшись ко мне спиной. В ее голосе прозвучало такое отчаянье, что у меня перехватило дыхание.

— Ты — глупышка! — Я подошел и обнял ее со спины. Когда я прижался губами к ее щеке, плечи ее вздрогнули. — Ты еще совсем глупышка! — Я целовал ее глаза, щеки, все, что попадалось. Она шептала, что теперь разрешает мне все, что я захочу, но я ничего другого не хотел. Я сжимал ее в объятиях и целовал щеки, солоноватые от слез, губы, прохладные и сладкие, как черешни, а рядом проходили поезда — два товарных, пассажирский и снова тот, следующий в Афины и Стамбул. Пассажирам нас не было видно, потому что мы сидели в темноте под насыпью, а мы снова смотрели, как они жуют или дремлют, и не могли поверить своим глазам. Ни на одном лице, кроме личика ребенка лет четырех, не было и следа радости.

Рашида дышала прерывисто и быстро. Тома Черный говорил, что когда девчонки начинают дышать быстро и прерывисто, значит, они на все готовы и тут уж нельзя упустить момент. Я не хотел воспользоваться моментом и не хотел ничем ее обидеть, потому что это было бы то же самое, что обидеть себя. Я, сам не зная что, без умолку болтал ей о Соломоновых островах, об островах Галапагос, о черепахах весом в двести килограммов, выползающих из моря только для того, чтобы снести яйца в песок, о черепашатах, которые вылупляются из тех яиц, о птицах, подкарауливающих мгновение, чтобы схватить и проглотить малышек, когда они в безнадежном порыве спешат к морю.

— В один прекрасный день и мы уедем туда. И увидим все это, Рашида. Увидим Белград и множество больших городов, нарядные витрины, разных красавиц, разгуливающих в туалетах от Сен-Лорана и Диора. Мы проедем по всему адриатическому побережью от Изоля до Улциня, посмотрим Венецию, Гренаду, а потом отправимся дальше на запад или на юг — все равно! — шептал я ей в волосы и напугал девчонку до безумия.

— Для того чтобы все это объехать, надо жить лет сто, Бода, да и денег нужно уйму. — Глаза ее расширились, и я видел, как зрачки сверкнули в темноте, будто у кошки. Ее рука, державшая мою руку, была сухой и горячей. Я сказал, что мы поедем автостопом.

— Ты знаешь, что это такое? Нам нужен только рюкзак, что-нибудь вроде палатки, миску для еды, несколько банок консервов и термос. А остальное раздобудем по пути, Рашида!

— А если не раздобудем? Так и пойдем с этим рюкзаком, как солдаты?

— Да нет. Не как солдаты. Солдаты идут, потому что обязаны.

— Это все равно: все равно придется идти, а я не люблю ничего тащить на себе, даже рюкзак. У меня есть заначка, около полутора тысяч. Что-то дарили в день рождения, потом сэкономила на тетрадках, зажала от отца и так далее. А у тебя есть деньги? — Она дернула меня за локоть и чуть не повалила. — Есть или нет?

— Нет. Отец не дает мне ни копейки, ни на книги, ни на тетрадки. Ни на что! — ответил я, и это была сущая правда. Он впадал в беспамятство, когда раньше Влада, а теперь мы с Весной просили у него денег на учебники.

— Почему я без конца обязан что-то давать? Почему все от меня чего-то требуют? Вы думаете, у меня бездонный карман? Вы так думаете? — Он начинал бегать по комнате и хвататься за голову, если кто-то из нас просил его дать денег на тетрадки. О деньгах на кино не стоило и заикаться. Это было абсолютно бесполезно. Отец таскал из гимназии домой целый кипы потрепанных учебников, оставшихся от разных поколений учеников. Иногда я любил перелистывать эти книги. В них встречались просто идиотские записи на полях.

«Соня, я тебя сегодня ждал! Почему не пришла? — было написано на последней странице французского учебника, и далее уже более категорично заявлялось: — Буду ждать сегодня в шесть, знаешь где. Приходи».